Неожиданно гитарный бой поменялся. В аккордах возникли атональные нотки. Да и голос Вадима стал злее. С чувством, особо четко печатая слова, Деменко допел последний куплет:
Так же резко, как начал, Вадим бросил петь и одним гибким движением встал из-за стола, одновременно протягивая гитару владельцу:
– Держи, зараза, инструмент. Разбередил душу. Давно не играл.
– Давно, – согласился Николай, с удовольствием поглядывая на Вадима. – Хорошая песня. Спасибо. Помнишь, как она мне нравилась?
– Помню, помню, – проворчал Вадим.
– А что за песня? – заинтересовал я. – Ни разу не слышал.
– Слова Марии Галиной, – коротко ответил психиатр.
– А музыка чья?
Вадим не ответил, ухватился за бутылку и разлил спиртное по рюмкам.
– Его музыка, – улыбнулся Коля. – Его. Хорошая песня, хоть и мрачная. Честная.
Мы замолчали, рассматривая искорки коньяка в рюмках. Я искоса поглядывал на Вадима. Тот задумчиво смотрел в окно. Николай водил пальцем по скатерти – то ли убирая крошки, то ли что-то рисуя.
Тишина действовала угнетающе. Возникло дурацкое желание уронить вилку, ложку, да хоть рюмку разбить – лишь бы изорвать беззвучие в клочья. Казалось, даже за стеной, в зале, где собрались беженцы, люди стали тише дышать и прекратили перешептываться. И только я собрался что-то сказать, чтоб прервать мучительно тягучую паузу, как с улицы донесся звук.
Странный.
Невозможный.
Противоестественный.
Стук, стук, звяк, стук, звяк…
Звонкий перестук каблучков по асфальту. Как будто сейчас там, в мутном зеленоватом тумане, девушка на шпильках с металлическими набойками спешит домой или на работу, а может, и на свидание.
За стеной кто-то из женщин взвизгнул.
Накатила волна безотчетного ужаса. Я почувствовал, как по спине пробежали мурашки, а следом за ними холодная капелька пота пересчитала большую часть позвонков.
– Что это? – недоуменно и немного испуганно спросил Вадим.
Я зябко пожал плечами.
– Сейчас там никого быть не может, – просипел психиатр.
Я попробовал ему ответить и понял, что у меня самого сдавило горло. Откашлявшись, я прошептал:
– Может, ветер какую-нибудь железку качает?
– Слишком слабый.
Замерли, вслушиваясь. Вот девушка чуть споткнулась, задев вскользь каблуком тротуар. Ритм шагов на мгновение изменился, а потом снова стал равномерным.
– Этого. Не может. Быть, – яростно прошептал психиатр. – Там сейчас без костюма химзащиты не пройти и десяти метров. Какие, на хер, туфли?!
– Тихо, – шикнул Николай. – Слушайте.
Звонкие шаги, похоже, приближались. Во всяком случае, звук постепенно становился четче и громче. За стеной, в зале снова завозились, кто-то испуганно застонал.
И неожиданно стук каблуков исчез.
Прошли десять секунд, двадцать, минута.
Во дворе тишина – даже шелеста листвы не слышно.
Минуты через две я и Николай осторожно выглянули в окно. За стеклом на уровне седьмого-восьмого этажа все так же катились призрачные, почти незаметные волны хлора. За ними в свете рано включившихся фонарей и закатного солнца угадывались ветви деревьев. Мостовая смутно виднелась сквозь дымку.
– Похоже, никого, – пробормотал инструктор. – Что ж за дрянь это была?
– Нет ее, и хорошо, – буркнул Вадим, втискиваясь между нами. – И ладненько. И если уже я перепугался до усрачки, представляю, каково другим.
Тут в зале зашевелились. Кто-то захрипел. Упал и покатился со стеклянным звоном то ли стакан, то ли чашка. Следом раздался полувскрик-полувсхлип:
– Выпустите меня! Тут душно! Не могу дышать!
– Стой, дура! – крикнула Марина. – Не смей!
– Откройте окно! Не могу дышать! Воздуха!
Николай бросился в комнату. Мы с Вадимом вылетели из кухни вслед за ним. Когда мы ворвались в зал, посередине красовалась скульптурная группа из трех женщин. Худая баба, которая еще на лестнице создавала нам проблемы с подружкой-симулянткой, судя по всему, словила классический приступ паники. Хватаясь за сердце и натужно завывая, что ей не хватает воздуха, она уверенно двигалась к окну – явно собираясь получше проветрить помещение. Пусть на такой высоте концентрация хлора и не смертельная, как десятью этажами ниже, но тем, у кого слабое сердце и проблемы с бронхами, хватит вполне. Марина цепко держала истеричку за ногу. Но это не помогало – при паническом приступе у человека просыпаются титанические силы. Арина ухватила бабу за руку и тянула изо всех сил прочь от окна. Но сестры даже вдвоем не могли справиться. Вдруг женщина резко дернулась, рухнула набок, высвободилась из захвата Арины, пожертвовав рукавом кофты, а затем изо всех сил лягнула Марину. Девушки разлетелись в разные стороны. Припадочная истерически завизжала, прыгнула к подоконнику, ухватилась за оконную ручку…
И рухнула от мощного удара в затылок.
Николай приложил палец к шее, прислушался и удовлетворенно кивнул:
– Жить будет.
Ухватил истеричку за ногу, протащил в глубь комнаты, не особо заботясь о сохранности тела, и бросил под стенку. Стремительно подошел к жене:
– Ты как, Маришка?
– Все нормально, Коль. – Женщина устало оперлась на мужа. – Спасибо. Мы… сами не ожидали, когда…
– Такое бывает, – успокаивающе проговорил Деменко. – Панический приступ не угадаешь. Клаустрофобия часто таится до последнего. Чтобы неожиданно выскочить и создать окружающим кучу проблем.
– Не умничай, а? – буркнул я.
Мы предупредили сестер, чтобы они сразу же звали нас, если начнется очередной цирковой номер. Я мрачно глянул на прочих беженцев, которые жались по углам, и предупредил, что в дальнейшем желательно всем участвовать во вразумлении, а не сидеть, как скифские бабы. Иначе всем будет плохо – проветривание обеспечит хлором каждого по отдельности и всех вместе. Дождавшись кивков, я вернулся вслед за мужиками на кухню.
Попробовал дозвониться Машке – все с тем же результатом. Связи нет. Сеть отсутствует в принципе.
