Муж махнул рукой и надолго замолчал. Я шла следом. Разговаривать и вправду не хотелось. Слишком тошно видеть вокруг мертвый город.
– Зайдем? – спросил вдруг Ив.
Прямо по дороге начиналась ограда больничного комплекса. Я перевела взгляд с заполненного автомобилями двора на лицо мужа.
– Маш, я…
– Зайдем.
Почему еще не поугоняли машины, стало ясно сразу – выезд перегородила группа столкнувшихся легковушек. Судя по всему, сперва кто-то бортанулся друг о друга, следующий умник решил протаранить затор – и застрял сам. А потом облако легло на город, похоронив под собой всех – и правых и виноватых.
– Я надеялся, что они все же успеют заткнуть окна…
– На верхних этажах могли и успеть. А потом ушли – как только появилась возможность дышать.
– А реанимация? Ожоговое отделение, травма… всё внизу.
Я коснулась его плеча:
– Ты уверен, что надо внутрь?
– Да. Не ходи, если не хочешь.
– Я с тобой.
– Спасибо…
Трупы, трупы, трупы…
Концентрация, при которой запах хлора четко ощущается, не слишком отличается от летальной. Полтора километра до завода. Какова средняя скорость ветра в это время года? Сколько времени прошло с момента выброса до того, как количество газа в воздухе стало смертельным? Пять минут? Десять?
– Я думал, будет хуже.
– Куда уж хуже?
– Народа не так много. – Ив склонился над телом мужчины в белом халате. – Пашка… не успел.
– Их даже не попытались эвакуировать.
– А кто бы их эвакуировал? Ты видела в городе военных? МЧС? Каждый сам за себя…
Пропади оно все пропадом!
– Почему они не заткнули окна? Пропитать ткань гипосульфитом, которого полон рентгенкабинет, ее же в вентиляцию – и можно сидеть до второго пришествия! А лучше на морду, и…
– Машка, если ты такая умная, то почему сейчас сипишь?
– Потому что дура.
Кажется, на верхних этажах все же догадались подняться выше, заткнуть все щели и отсидеться. Потому что, когда мы дошли до общей хирургии, отделение стояло пустым.
– Много у тебя нетранспортабельных оставалось?
– Двое в реанимации. В самом отделении – нет.
Ив толкнул дверь ординаторской. Никого. Мы сбросили на пол рюкзаки. Раскрытая история болезни на столе. Молчащий телевизор.
Муж опустился в офисное кресло. Вообще-то заведующему полагался отдельный кабинет – но с историями болезни Ив, похоже, работал здесь. Я отошла в сторону. Видеть лицо мужа оказалось… невыносимо.
– Машка, я не могу… Не могу все бросить.
Я не ответила. В самом деле, о чем тут говорить? В городе жить нельзя. В больнице без света и канализации работать нельзя, да и ни к чему. Все очевидно. Просто… Просто надо дать ему время смириться. Слова не помогут. Я подошла ближе, осторожно провела рукой по волосам.
– Не надо, – он прерывисто вздохнул. – Не трогай меня. Пожалуйста.
Я кивнула, словно Ив мог меня видеть. Взобралась на подоконник, устроившись с ногами в оконном проеме. Ив сидел, уронив голову на руки, спина едва заметно вздрагивала. И он просил его не трогать. Ох, черт…
– Отец… – его голос сорвался. – Отец на эту больницу полжизни положил. И все вот так…
Я подобрала с пола пачку сигарет и зажигалку, вернулась на подоконник. Чиркнула колесиком. Черт, только сейчас и курить с обожженной слизистой. Так и не успевшая разгореться сигарета вернулась в пачку. Не мусорить же в ординаторской. Хотя какая теперь разница?
– Твою мать!
Папки с историями, ручки, еще какая-то мелочь полетела на пол, сметенная одним резким движением.
– Еще поп этот, всю душу вымотал, сука! Нафига мне знать? Поделился, гад!
Поп?
– Иоанн? Он-то тут каким боком?
– А таким… – Ив снова спрятал лицо в ладонях. – Неважно. Твою мать…
Неважно… Не хочешь – не надо, сама соображу. Так о чем мог быть тот «один разговор», после которого муж психанул так, что едва не отправил нас на тот свет?
Поехали.
Тысячи, миллионы смертей в один миг, безо всякой причины. Дети до трех – поголовно. Тот возраст, когда ребенок впервые осознает собственное «я», отличное от матери…
Дальше.
Катастрофы и аварии по всему миру.
Я помотала головой. Кажется, пазл начал складываться, и… Нет. Не верю.
Олежка говорил, что в тот день у него в отделе умерли самые надежные ребята. Те, кому он бы доверил спину, не сомневаясь. Главный из пятой, по мнению Ива, доброго слова не стоящий… «Шестеро. Все врачи от Бога». «Как будто все дерьмо, что было в людях, – наружу полезло». Кто же это сказал? Не помню… Погромы, убийства, мародеры… Маньяк этот…
Кому, как не священнику, знать своих прихожан? Сложить одно с другим и сделать выводы. Одна совершенно идиотская гипотеза все расставляла по своим местам. Совершенно. Идиотская.
Неправда.
Бога. Нет.
Никаких морфологических признаков… И в самом деле, откуда бы им взяться. Самое простое предположение оказывается единственно верным, даже если и выглядит откровенно безумным. Бритва Оккама, мать ее. Режет по живому.
«Воскресший» больной, про которого рассказывал муж. Человек, объявивший себя посланником божиим. «И восстанут лжехристы и лжепророки», так? Черт, я уже начинаю верить в этот бред.
Неправда, неправда, неправда!
«Маш, а у тебя-то какие грехи?»
Вот, значит, что тебе сказал священник. И вправду, если поверить – впору рехнуться. Значит, не верить? И в самом деле – Бога нет. Все это – неизвестный вирус или новое излучение… Инопланетяне…
Я хрипло рассмеялась.
– Маш?
– Libera me, Domine, de morte aeterna, in die illa tremenda: Quando coeli movendi sunt et terra. Dum veneris iudicare saeculum per ignem[52].
Вот же память – что помойка… Откуда я знаю «Реквием»?
– Значит, ты тоже поняла.
– Я представляла себе вознесение несколько иначе.
Ив пожал плечами:
– Если вдуматься – зачем в раю тело?
– Черт… Муж, ну что за бред? Мы с тобой сидим посреди сдохшей больницы и на полном серьезе рассуждаем о том, что сбываются пророчества обкурившегося травки фанатика!
– Ты думаешь, тогда была травка?
