Шесть черных свечей

Господи, соедини нас, Господи, соедини нас неразрывными у-у-у-зами.

В комнату входит Кэролайн. Давненько она не была такой красивой. С тех пор как Бобби сделал ей ручкой, она стала заниматься собой, чтобы сохранить остатки самоуважения. Но на душе у нее дерьмово, эмоции скачут вверх-вниз, как бутылка из-под «Айрон Брю», брошенная в неспокойное море, может быть даже в пролив между Бертонпортом и островом Аран. Кэролайн берет пару длинных «боксерских» трусов из кучи барахла у камина (когда-то барахло принадлежало Бобби). Часть шмотья аккуратно разрезана, часть — разодрана в лоскуты, часть осталась нетронутой. Валяются обрывки фотографий.

Кэролайн держит трусы большим и указательным пальцами. Клочок фотографии падает с каминной полки, которая расположена почти на уровне глаз. На фотографии — Бобби. Его поганая улыбка скользит по воздуху и приземляется на мрамор. Кэролайн, нагнувшись, глядит на клочок фотографии и усмехается своим воспоминаниям. Вот она и Бобби танцуют в «Шаркс Габ». «Любить тебя — это здорово». Донна Саммер. Да, и крэк был отличный. Просто замечательный. Такого уже не будет.

Кэролайн бросает трусы в огонь. Какую-то секунду пламя их не трогает, а потом сразу — вушшш! — трусы загораются и съеживаются. Украшающие их кролики вырываются на свободу и мечутся по углям в ярко-белом пламени. Кролики пищат, и шипят, и пытаются выпрыгнуть на холодный мрамор камина. Но огонь поджаривает их, и им не вырваться. Их опаленные уши темнеют и сворачиваются. Кэролайн отчетливо слышит, как лопаются их хвостики. Она не любит, когда чувства заносят ее так далеко, и начинает петь в унисон с телевизором:

— Господи, соедини нас, Господи, соедини нас неразрывными у-у-у- зами.

Но и пение не приносит Кэролайн облегчения. Сразу вспоминается, как переиначивал слова Бобби, когда они с ним вместе бывали в церкви, и как дамы рядом с ним сразу начинали неодобрительно шушукаться и уходили.

— Господи, можешь сковать нас оковами, Господи, можешь сковать нас оковами, как ареста-а-а-нтов. Господи, можешь сковать нас оковами, мы протеста-а-анты!

По квартире разбросаны большие кухонные ножи. Кэролайн собирает их. Что это на них, кровь или просто красные отблески пламени? Трудно сказать. Кэролайн ужасно не нравится металлический звук при соприкосновении ножей с чем-нибудь твердым, щелканье а-ля Эдвард Ручки-Ножницы. Словно ногтями по стеклу.

Ее злость проходит. Она хватает еще пару трусов из кучи и накидывается на них. Эти трусы все в земляничках, и ножами из них можно сделать пюре. У Кэролайн в руках сразу три ножа, и она вонзает их в трусы и разрезает ткань, и ягодная мякоть лопается. Клинки режут легко, и Кэролайн представляется, что перед ней плоть Бобби. Или, еще лучше, Стейси Грейси. Ее плоский живот девятнадцатилетней девчонки. Ее поганое безволосое пузо (пушок, под которым перекатываются мускулы, когда она танцует рейв, не в счет). Коли, режь, рви. Надави. Кожа расходится на стороны. Струйки крови стекают по животу и стараются обойти клинки, будто на гонках, но те следуют за ними по пятам, словно форштевни яхт в глубоких кровавых потоках. И вот уже серебристые нити жира, похожие на стекловолокно, вываливаются наружу, из вен хлещет кровь. Ножи добираются до кишок. Кэролайн легко разрезает резинку трусов Стейси Грейси, не переставая напевать про себя:

— Господи, можешь сковать нас оковами, Господи, можешь сковать нас оковами, как ареста-а-а-нтов. Господи, можешь сковать нас оковами, мы протеста-а-анты!

Кэролайн смотрит на трусы. На телевизор. На огонь.

— Господи, соедини нас, только на кой хрен, — говорит она и прекращает экзекуцию.

Остатки трусов летят в огонь, а Кэролайн медленно оседает на пол, словно йог. Ножи подброшены в воздух. Телевизор невозмутимо бухтит:

— А сейчас самый популярный свадебный гимн. Хор мальчиков из Поссилпарка исполнит «Pie Jesu»[8].

Под музыку Кэролайн раскачивается взад-вперед. Тепло ласкает ее. Сквозь закрытые веки просвечивает пламя. Сменяющие друг друга красный, желтый и оранжевый убаюкивают. Кэролайн хотелось бы, чтобы это длилось вечно, чтобы огонь прокаливал ее тело, только не очень больно, и чтобы духовная музыка уносила ее вдаль. Она не понимает слов, но телевизор поет только для нее, про нее и про ее горести. Кто знает, может быть, Бог есть. Может быть, правы церковники. Пока песня занимает ее всю, боль уходит. Но лед в самой середке груди остается. Было время, когда лед покрывал ее всю до кончиков ногтей. Она не хотела жить и боялась умереть, и холод сковал ей душу.

Кэролайн не хочет этого. Ей нужно как-то отвлечься. И она уже знает как. С улицы доносится басовитое громыхание. Кэролайн поднимает голову, протирает глаза, делает над собой усилие, кладет ножи на телевизор и выходит на лоджию. Это мусоровоз. В воскресенье-то.

Кэролайн кричит мусорщикам со своего четвертого этажа:

— Вы что, и по воскресеньям работаете?

— Разве от сверхурочных отказываются, милочка?

— Большие вещи вы берете днем?

— Большие вещи днем, контейнеры по утрам.

— Тогда подождите минутку, — кричит Кэролайн. Она уже собирается вернуться в квартиру, но, будто испугавшись, что они уедут, снова поворачивается и кричит: — Подождите здесь, ладно?

— Ждем, милочка, ждем.

— Не уезжайте.

Кэролайн бежит в гостиную и принимается собирать вещи, которые хочет выбросить. Слова мусорщика она повторяет, как мантру:

— Большие вещи днем, контейнеры по утрам. Большие вещи днем, контейнеры по утрам. Большие вещи днем, контейнеры по утрам.

Она открывает шкаф в гостиной, делает небольшую передышку, чтобы посмотреть, что в нем, набирает в грудь воздуха и с шумом выкидывает на пол свернутый ковер. Ковер вымазан чем-то липким. Кэролайн трет палец о палец. По ее глазам видно, что она вспомнила что-то, чего лучше не вспоминать. Работа — верное средство от вредных мыслей, и Кэролайн нагибается, чтобы вытащить ковер из квартиры. Из шкафа вылетает еще один нож, мелькает в воздухе, втыкается в пол и зудит упреком, раскачиваясь из стороны в сторону. Кэролайн выдергивает нож, фиксирует им входную дверь, чтобы была открыта, и берется за ковер. Половина ковра в результате оказывается на дворе, а половина — в доме. С другой стороны, ну кто сюда зайдет? Народ обычно дальше «Звездной ночи» не продвигается, придерживаясь мнения, что если здесь кто и живет, так уж точно полные психи. А ежели кто знаком с Кэролайн и прочими моими сестричками, то уж наверняка знает, что они ведьмы и от них лучше держаться подальше.

Кэролайн возвращается в квартиру, берет пакет для мусора и вываливает из шкафа в пакет всякую ерунду типа секс-прибамбасов. В пакет летит пара черных трусиков с красной отделкой — дешевых и пошлых, — как раз такие нравятся мужикам. За ними следует пояс с чулками, из которых сыплется тальк, кое-какая косметика и белые туфли на высоком каблуке.

Кэролайн выволакивает свернутый ковер во двор. В зубах у нее, как у бешеной собаки, пакет с мусором. На пакете потихоньку скапливается пена. Ковер стукается о ступени со звуком, напоминающим удары сердца. Когда она вытаскивает ковер на улицу, слышится плеск воды и шуршание. Двор пуст. Только холодный ветер врывается в выломанную дверь, продувает лестницу и проникает в квартиру Кэролайн подобно сердечной боли.

Мусоровоз с измельчителем — машина шумная, и разговаривать, стоя рядом с ним, тяжело. Однако мусорщики орут вовсю. Ежели ты мужик самостоятельный, твой контейнер на колесиках, полный мусора, может и постоять спокойно, пока ветер не раскидает все говно по улицам. Но дама — дело другое. А женщина, которую бросил мужик, — это вообще отдельный разговор. Она достойна того, чтобы перекрикивать механизм. Из-за нее можно драть глотку.

Мусорщики моментально окружают Кэролайн, выхватывают ковер у нее из рук:

— Давайте-ка его сюда. Счас мы его оформим.

Кэролайн высыпает в измельчитель содержимое пакета. Изнутри машины слышится удар каблука,