Билл искоса взглянул на него:
– Не боитесь ходить один?
– Нет? А что?
– Не самое безопасное для вас место в мире.
– Невозможно всю жизнь жить в страхе. Со страхом мне помогает бороться моя вера.
– Вера в Бога?
– Конечно, – просто ответил отец Бейкер.
Разговор начал интересовать Билла. Он был похож на игру.
– Вы считаете, что Бог слышит ваши молитвы и выполняет ваши просьбы?
– Он слышит. Но Он не всегда обращает на них внимание, у Него есть на то свои причины.
– Тогда скажите мне, зачем Он потрудился создать нас, если Ему нет до нас никакого дела?
– Я бы не сказал, что Ему нет дела до нас. Если бы Ему не было до нас дела, Он вообще не создал бы землю или нас, живущих на ней.
– Я пришел в другому заключению. Я считаю, что тот, кто мог бы называться Богом, не создал бы всей этой мерзости, в которой мы живем. Вот почему я уверен, что Он нас не создавал, что Он даже не существует.
С минуту старик молчал. Пожалуй, это жестоко, говорить с ним подобным образом. Билл открыл рот, чтобы как-то сгладить свою резкость, когда отец Бейкер заговорил:
– Очень хорошо, позволь мне спросить тебя, веришь ли ты в человека?
– Конечно, я верю в человека. Я его вижу. Он существует.
– В таком случае, во власти человека спорить, бороться и побеждать?
– Да, иногда. Даже часто.
– Это значит, что ты веришь в себя, в свою собственную волю делать добро. Поэтому в конце концов ты придешь к вере. Потому что добро – это Бог, а Бог – это добро.
Решив больше не спорить, Билл пожал плечами. Это движение, он знал, выражает иронию и безразличие.
Они шли рядом. Звук их шагов не мог заглушить тяжелое, болезненное дыхание старого человека.
– Как твой отец, Билл? Я давно его не видел.
– Думаю, с ним все в порядке. Я тоже его давно не видел.
– Соль земли, – сказал отец Бейкер. – Хорошо, что он у нас есть. Что ж, здесь я тебя покину. Будь осторожен, Билл.
Переходя дорогу, Билл оглянулся на старика, который шел, подняв лицо к небу, словно следил за полетом птиц или просто вдыхал воздух. Бессмысленные слова, подумал Билл. Хотя у священника и хорошие намерения, он совершенно не знает жизни. Разглагольствует – он слышал его достаточно часто – о братстве и Боге, о любви! А сам провел всю жизнь под защитой школьных и церковных стен и пользовался уважением из-за своей рясы. Говорит, теоретизирует, созерцает, не слишком-то отличаясь от Патрика, размышлял Билл. Нет, не совсем так, конечно, поскольку Патрик вступил в борьбу – этого нельзя отрицать. И все равно, он – не от мира сего, а кроме того, глупый. Глупый.
По дороге Билл зашел за своим другом Клиффордом, спросив со двора:
– Клиффорд дома?
– Нет его. Он сказал, что вернется через минуту. Заходи и подожди его.
Билл поднялся в сооруженный из рифленого железа дом на сваях. Он состоял из двух комнат. В передней стоял стол, стулья и маленькая плита, во второй комнате была только большая кровать, а на полу – одеяла, для детей. Вырезанные из журналов фотографии кинозвезд – черных и белых – украшали стены. Они висели вперемежку с Рождественскими открытками, на которых были изображены запряженные лошадьми сани и ели, покрытые снегом, – весточки от детей и внуков, уехавших в северные края.
– Садись, – сказал дед. – Он придет через минуту. Он пошел за консервированным молоком для детей.
Билл знал, что в семье было еще шесть или семь детей – племянники, племянницы, братья и сестры Клиффорда. Его бабушка, начавшая уже седеть, была еще достаточно энергичной, чтобы выполнять работу в отеле «Ланабелл».
– Идете на собрание? – и не дожидаясь ответа Билла, продолжал, – я хожу на молитвенное собрание каждую неделю. И дважды в месяц на профсоюзное собрание. Вы собираетесь на молитвенное собрание? Клиффорд никогда мне ничего не рассказывает.
– Что ж, можно назвать это и так. Женщина взглянула на него повнимательнее:
– Надеюсь, у вас не будет неприятностей. Ни во что Клиффорда не втягивай. В нашей семье никогда не случалось ничего дурного. Почтенное имя – Драммонд. Из Драммонд-холла.
Он хотел было успокоить ее, но в этот момент вошел Клиффорд. Его внешность всегда вызывала замешательство: у него была бледная рыжевато-коричневая кожа и курчавые волосы того же оттенка… белый африканец.
Он поставил молоко на стол.
– Идем?
