А в то же время, что сказать о «цветном» мальчишке, перед которым предстала дрожащая запретная прелесть, некая хрупкая белизна, с жемчужинами, какие, вероятно, были у Кэт Тэрбокс, и которые она носила небрежно, будто это была простая веревка… Цветастые юбки Кэт обнимали, лаская, ее соблазнительные ноги, и в моем воображении я снимал эту юбку, прикасался к плотной розовой коже, хотя при этом я полностью сознавал, что я для нее не больше, чем близкая душа, а тело, как бы она к этому не относилась, могло принадлежать и семидесятилетней женщине, и десятилетнему мальчику.
Воображение развертывало перед ним одну картину за другой. Это воображение было для него и священным даром, и колдовством, дававшим ему возможность видеть сразу все стороны любой проблемы. Разве не был ему знаком тот интеллигентный мальчик, вечно тоскующий, каким он был когда-то и сам («Ты все время читаешь, все время хочешь узнать слишком многое!», – упрекала его Агнес)? И часто ли он встречал таких мечтателей на школьных скамейках, со страстными желаниями, вкрапленных в апатичную массу грубых простаков!
Какое же это сумасшедшее занятие – жизнь! И вновь все завертелось в его мозгу: Тереза Фрэнсис в Элевтере, Верджил – честный и сильный, легендарный старик. Драммонд-холл. Великолепные, достойные места. Фрэнсис. Фрэнсис и я.
Он подался вперед и слегка похлопал водителя по плечу:
– Мне хочется пить.
– Конечно, босс. Тут прямо по дороге есть бар.
– Я хотел бы просто воды. Остановись там и принеси мне воды.
Он выпил воду, и они поехали дальше, в направлении города, мимо голубых и желтых ветхих домов, обнесенных решетчатыми заборами и увенчанных остроконечными крышами, неким сказочным селением, о котором он читал своим девочкам вслух по вечерам. Они проехали по этому городу к аэропорту, откуда самолет доставит его через час домой. И ему вдруг вспомнилась небольшая каботажная шхуна, ходившая между островами, на которой он в невинные годы спал по ночам с мамой среди корзин с кокосовыми орехами и клеток с кудахчущими курами.
Когда он вошел в дом, Дезире уже ждала его.
– Как чувствует себя твоя мать? Она съела печенье? А свитер ей понравился?
– Она благодарит тебя за все, что ты послала.
Он отвернулся, желая скрыть свои чувства. Но потом, понимая, что Дезире ждет большего, сказал:
– Она умирает. И это будет скоро.
– Ой, прости меня, Патрик!
Она так никогда и не простила Агнес по-настоящему, но она была доброй и мягкой в душе, и слова ее были искренни.
Они сели обедать. Он все еще не свыкся с прохладной и просторной столовой с вентилятором, крутящимся под высоким потолком, и со слугами. Этим вечером он предпочел бы есть ужин, приготовленный его женой в их собственном старом доме. Когда они закончили трапезу, он поднялся наверх и сел с книгой, читать которую он был не в состоянии.
Вместо этого перед его глазами встали словно начертанные огненными буквами невероятные открытия минувшего дня. Ему казалось, что если он не расскажет об этом кому-нибудь, они исторгнутся из него звездным каскадом, взорвутся и разлетятся повсюду, как это было с вулканом Монт-Пеле много лет тому назад. Это поднималось в нем так же мощно и неистово, как Лава в вулкане. И он слышал произносимые им самим слова:
– А знаете, кто я такой?
– Патрик, – сказала Дезире, входя в комнату. – Ты в порядке?
– У меня болит голова, – ответил он. – Это обычное для меня дурное влияние солнца. Все обойдется.
Она потрогала его лоб своими легкими пальцами:
– Я тебе не верю. Случилось что-то плохое, что-то еще, помимо встречи с мамой. Что произошло?
Он покачал головой:
– Нет, ничего.
Она отодвинулась от него с огорчением, тонко зазвенели ее браслеты.
– Патрик, ты меня все еще любишь? Он улыбнулся.
– Я всегда дурею от тебя с тех пор, как увидел в первый раз.
– Ну, это же совсем не то. Я говорю не только о постели, ты же знаешь.
– Дорогая моя, я тоже говорю не только об этом.
– Я полагаю… А ты хочешь знать, о чем я думаю? Если бы твоя жизнь сложилась по-другому, ты женился бы на более образованной женщине.
Он взглянул на нее, удивленный и тронутый до глубины души. Как же она могла хотя бы на йоту сомневаться в себе самой? Да, ни один из нас не знает другого.
– Но все сложилось именно так, и ты единственная, кто у меня есть, и только тебя я всегда хочу, только тебя.
Милая Дезире, самый надежный центр того мира, который вдруг дико завертелся в этот невероятный день. И он взял ее руку, прижал ее благоухающую ладонь к своей щеке, ища у нее привычного утешения.
– Я так беспокоюсь за тебя, – сказала она.
