– Да у тебя же есть Озборн. Ты сам не раз говорил, что на него можно положиться.
– Да, конечно, можно. Но заменить-то он меня не заменит.
Марджори вздохнула, и Фрэнсису снова пришла на ум мысль, что она должна родить ребенка. Эта мысль, собственно, не покидала его, да и ее тоже. Нервы у нее не в порядке. В Нью-Йорке они оба проходили обследование, и врачи не выявили никакой патологии и противопоказаний к беременности. У всех их знакомых были дети. Крепкие, загорелые, со здоровым румянцем на лице и выгоревшими на солнце волосами! Их радости и горести – неизбежная тема разговоров родителей. Иногда ему казалось, хотя, может быть, он и ошибался, что Марджори страдает не столько от того, что у нее нет детей, сколько от самого факта, что она не может родить ребенка. Да, он прекрасно понимал страдания жены.
– Становится прохладно, – сказала Марджори. – Давайте попьем кофе в доме!
– Ты сыграешь нам, Кэт? – спросил отец Бейкер. – Помню, ребенком, ты неплохо исполняла вальсы «Мелодии любви».
– Да я уж давно не играла.
– Ну сыграй, пожалуйста!
Она села за пианино. Со своего места у окна Фрэнсис хорошо видел ее профиль. Красивые волнистые волосы, струящиеся по плечам. Да, наверное, мастерство ее исполнения было достаточно высоким, он не был специалистом. Он мог лишь судить об этом по тому, как захватывала его музыка, музыка Брамса. Он не работал по субботам и совсем не устал. Но как ему хотелось этого состояния физической усталости, легкого утомления! Он оставил чашечку с кофе, откинул голову на спинку кресла и прикрыл глаза. Звучала музыка, она рассказывала о самом простом и близком: о месяце мае, о весне, ручьях, садах и первой любви. Ветер доносит сладкие запахи жасмина и свежесть мокрой травы.
Внезапно музыка оборвалась и зазвучала другая, печальная. Будто что-то омрачило настроение музыканта. Да, так оно и есть. Он припомнил теперь, что не раз видел тень задумчивой печали на ее лице.
… и поэтому он женился на мне! Он ясно представил ее: неожиданно серьезная и озорная, решительная. Он слышал интонации ее голоса и слова, которые она произносила. Забавная, отважная малышка. Забияка, бесстрашная забияка. И все же… Он не переставал думать о ней все это время, вернее не думать, а надеяться, что однажды он случайно встретит ее в городе, приехав туда по своим делам, или на улице. Но увы! Этого не произошло. Или, может быть, на какой-нибудь шумной званой вечеринке, ведь она – нет-нет да мелькала у него подобная мысль – могла быть в числе приглашенных. Но нет, не встретил!
Конечно, все это чушь, блажь, какое-то умопомрачение. Рано или поздно это происходит в жизни всякого мужчины. Приходит и уходит. Он открыл глаза. Марджори внимательно и задумчиво смотрела на него. Музыка кончилась. Прозвучал последний аккорд. Кэт закрыла крышку рояля.
– Уже поздно, – сказала она. – Пора ехать, святой отец.
Стало совсем темно. У машины Кэт остановилась и посмотрела вверх: на безлунном небе мерцали голубые звезды.
– Ни звука. Ни дуновения ветра, – промолвила Кэт. – Так необычно. Движутся, вращаются миллионы звезд. И абсолютное безмолвие. Тишина.
Ему показалось, что в глазах ее были слезы, но, возможно, это был их естественный блеск.
– И мы ничего не знаем!? – она села в машину. Он шел по дорожке туда, где ждала его Марджори.
Она стояла, прислонившись к двери и тоже смотрела на небо.
– Какая гнетущая ночь! До чего же тоскливо! – сказала она.
– Тоскливо?
– Да, да. Скажи мне, ты веришь, что у нас когда-нибудь будет ребенок?
Он обнял ее. Он чувствовал ее упругое тело сквозь мягкую ткань платья.
– Не знаю, – начал было он, – хотя…
– До чего же глупо с моей стороны задавать подобные вопросы. Тебе-то откуда знать? – она заплакала. – Я так устала от самой себя, Фрэнсис! Да какие оправдания можно найти для женщины, не способной выполнить свое истинное предназначение! Как же мне жить дальше?! Общаться с друзьями, делать вид, что все нормально, все хорошо – притворяться? Или, как идиотке, суетиться, сновать по округе со своими прожектами, как Кэт Тэрбокс?
Рука его, ласкавшая ее плечи, замерла.
– Что ты имеешь против Кэт? Что она тебе сделала?
– Я не верю ей. Он тихо заговорил:
– Неужели женщины не могут относиться друг к другу с сочувствием и состраданием? Ты же знаешь, семейная жизнь ее не удалась.
– Но это не дает ей никакого права вмешиваться в чужие дела.
– Вмешиваться? Марджори, но это – чистейший вздор!
А может быть, и правда? Взгляды, молчаливое понимание, непреодолимое влечение и неуверенность в своих чувствах – это был их бессловесный язык общения.
Неуверенно он потянулся к жене, но она отпрянула от него.
– Извини, что заставил тебя жить здесь так долго. – Она молчала, Фрэнсис продолжал: – Думаю, надо уехать отсюда, вернуться домой.
– Ты не сделаешь этого: тебе слишком хорошо здесь. Да, так оно и было. А смог бы он с такой легкостью все бросить и уехать за ней туда, где бы она могла претворять в жизнь свои замыслы, посвятить
