осмотреть ее сокровища. Уже сад, окружавший виллу, привел его в состояние трепетного восторга. Высокие деревья сомкнули свои кроны над зеленой водой бассейна. В тени, словно избегая солнца, стояла мраморная Венера. Она, казалось, собралась опуститься в зеленоватую глубину, но услышала шорох. В испуге поднесла руку к груди и так застыла на месте, вслушиваясь. Художник пересек поляну и только теперь увидел, что Венера не единственная обитательница этого тихого уголка. Возле беседки стоял вооруженный Марс. Не его ли испугалась прекрасная богиня?
Люди разных эпох старались поведать миру свое представление о красоте. Помощником в этом была любовь. Она водила рукой Рафаэля, писавшего пленительную Форнарину. Она водила резцом неизвестного мастера, создавшего мраморную богиню. Может, эта женщина когда-то жила? Время, всесильное время, стирает с лица земли целые народы. Любовь же бессмертна, ее завещают, передают из поколения в поколение великие художники — в скульптурах, книгах, стихах, полотнах. Что может быть прекрасней человеческого тела? Этот источник красоты воистину неисчерпаем.
Испания, строгая католическая Испания, не могла допустить, чтобы воспевали нагое тело. Костюмы, охрана добродетели, покрывали женские фигуры в жизни и на картинах. А как просились на полотно сверкающая белизна нежной кожи, трогательные изгибы талии, волнующая своим совершенством грудь. Строгий запрет церкви никто из художников не решался нарушить. Из мира уходили женщины, красота которых была достойна кисти великих.
Маэстро вдруг до боли, до ломоты в суставах захотелось написать обыкновенную женщину, чтобы стояла она вот так, не стыдясь, его будущая Венера-мечта. В мире его поэтических образов она жила давно. Но видел он ее всегда издали. Теперь богиня обрела плоть, но маэстро никак не удавалось заглянуть ей в лицо.
Нет, сейчас он не должен думать о своей Венере. Зачем искать богиню в Италии, когда, по всей вероятности, живет она где-то в Андалузии?..
…Лоренцо Бернини был человеком почти одинаковых лет с Веласкесом. При первом взгляде на него могло показаться, что он человек весьма холодного темперамента. Но стоило его увидеть в кругу друзей, как всякое «кажется» теряло свой смысл. Резкий, подвижной, он был душой общества. В Риме Бернини славился как маэстро-виртуоз. Архитектор и скульптор, живописец и писатель, актер и блестящий рассказчик, он пленял всех, кто имел честь быть с ним знакомым. Сеньор Лоренцо обладал еще одним даром — удивительной работоспособностью. На вилле Боргезе Веласкес видел его «Аполлона и Дафну». Прекрасные образы, насыщенные патетикой и страстью. На длинной узкой площади Навонна его пленил удивительный по своему замыслу фонтан Четырех рек. Неужели Святая Тереза, герцог д'Эсте, Давид и Королевская лестница в Ватикане все это творение одних и тех же рук подвижного Бернини? После первой же встречи с испанским маэстро сеньор Лоренцо проникся к нему симпатией. Но сблизила их, сроднила не одна симпатия, а общий взгляд на искусство. Задачи, которые ставили художники перед собой, были сходны по широте замыслов.
Хуан Пареха ни одного дня не чувствовал себя в Риме спокойно. Сейчас он тоже волновался, слушая беседу дона Диего с прославленными итальянскими мастерами. О чем только не говорили они!
— Что скажете вы о нашем Рафаэле, маэстро? — обратился к дону Диего Сальватор Роза. — Вы, конечно, считаете его лучшим из наших мастеров после того, как вы видели в Италии все ее шедевры?
Веласкес чуть поклонился, в знак того, что он понял.
— О нет, уважаемый сеньор, я должен признаться, что он мне не нравится.
— Тогда, по-видимому, — в голосе сеньора Сальватора звучал «нервные нотки, — ни один художник в Италии не заслужил вашего одобрения. Мы среди всех мастеров отдаем пальму первенства Рафаэлю.
Что ж, если они настаивают, он скажет им свое мнение об искусстве и о том, к чему больше всего лежит его сердце в Италии.
— Венецианским художникам, — начал Веласкес неторопливо, — по моему мнению, принадлежит первое место среди других выдающихся маэстро. Знаменосец венецианской живописи — Тициан. Посмотрите на его полотна. В творениях Тициана Вечеллио сошлись красивейшие и благороднейшие люди его эпохи. Он написал свои картины так, что позволил на них выступить как можно ярче красоте, силе, человеческому благородству. Поэтическим его замыслам нет границ. Краски великого Тициана говорят о любви к жизни — вот к чему стремиться должен каждый художник.
То, о чем говорил испанский маэстро, не могло убедить его коллег по кисти, привыкших к нежности своего Рафаэля и исключавших строгость Тициана.
И все же в его речи было столько внутренней силы, что они не стали спорить. Вначале присмотримся, решил про себя Роза, а жизнь потом рассудит нас сама.
ПОКОРЕНИЕ РИМА
Над Римом вставало солнце. Рождался новый день, который нес массу новых волнений и тревог. Веласкес давно не спал. Он слышал, как осторожный Хуан несколько раз входил в комнату, чтобы еше разок осмотреть платье своего учителя и господина — все ли в порядке. Бедняга тревожился больше самого маэстро. Да и мыслимое ли дело не тревожиться! Сам святой отец, наместник всемогущего бога на земле, папа Иннокентий X, пожелал видеть художника, чье имя вот уже несколько месяцев не сходит с уст всего Рима.
Он, Хуан де Пареха, которого прославленный художник взял с собой в длительное путешествие, гордился своим учителем. Какой он удивительный человек! Вчера, когда прелат передал ему приглашение папы, он принял его как должное. А вечером, вместо того чтобы думать о предстоящем визите, рассказывал своему Хуану о родине, их дорогой Испании, которая осталась далеко за морем. Видно, уж очень скучал он по холмам своей любимой отчизны, по ее небу и солнцу, по ее людям. Он говорил, не умолкая, и как бы удивились этому те, кто знал его всегда спокойным и молчаливым.
— Жизнь состоит из красок, Хуан. Когда человек счастлив и весел, он видит ее в красках, которые рождает и дает миру солнце. Несчастье создает другие краски — они сродни ночи. Художник должен знать и те и другие, чтобы уметь писать жизнь.
В тот вечер Веласкес работал дольше обычного — писал по памяти Испанию. Вот она на полотне в серебристой дымке-мечте, с холмами, подобными отхлынувшим морским волнам, освещенная дивным светом — светом любви художника к своей родине.
Дон Диего поднялся — пора собираться. По привычке, сложившейся годами, он прежде всего зашел в мастерскую взглянуть на вчерашнюю работу. С полотна на мольберте смотрела на него Кастилия, а за окнами шумел Рим — великий город цезарей, пап, Вечный город, сумевший дважды покорить мир.
Теперь этот город предстояло покорить ему — Веласкесу.
Маэстро шел берегом Тибра, вдоль которого тянулись красноватые стены со множеством башен. Вдали над строениями возвышался купол величественного собора Святого Петра. Туда и лежал путь художника. Он пересек площадь.
Здание-колосс встало перед ним во всей своей грандиозности. Кругом царила настораживающая тишина: в этот утренний час еще никто не появился на площади. Бронзовая входная дверь при появлении Веласкеса неслышно распахнулась, чтобы, пропустив его, сейчас же закрыться.
Испанца встретил немолодой уже прелат в светлой сутане.
— Мир дому сему и всем живущим в нем, — произнес Веласкес традиционную фразу.
— Amen! — ответила белая сутана. — Их святейшество ждет вас. Следуйте за мной.
Возле огромной лестницы, едва освещенной пугливым светом тонких свечей, художник отдал привратнику шпагу, шляпу и плащ. Им пришлось пересечь большой квадрат пустынного, устланного белым камнем двора. По его правой стороне возвышалось крыльцо — четыре серые ступени вели в апартаменты папы. Под мрачными сводами Ватикана царило могильное спокойствие. В одной из зал художник замедлил шаги. Со слабо освещенных стен на него смотрели портреты почти двухсот пап. Земные владыки давно простились с грешным миром, их благодеяния были записаны в ватиканские хроники. В народе о них слава была другой.
Ее тоже хранили в надежде, что такое не повторится более.
