забыть, как он вез из Кабула Николая Князева, который, доставив из Москвы диппочту, заболел на чужбине тропической лихорадкой? Лекарств не было. Дипкурьеру становилось все хуже. Полпредство решилось на самое крайнее: тяжелобольного отправить в Москву. Только бы Князев выдержал переезд через Афганистан!
— Что тебе нужно в дорогу? — спросили Аршака.
— Два коня и бурдюк воды.
Баратов сплел из прутьев носилки, прикрепил к седлам. Еще сделал козырек, который прикрывал лицо Николая от палящего солнца. Время от времени поливал товарища водой, давал пить. Так и повез Князева.
Рабат — караван-сарай — такая желанная передышка! Под его глиняными сводами становилось легче. Баратов мог напоить товарища и накормить.
— Держись, друг, держись, скоро будем дома, там все будет хорошо!
Слышал ли больной эти утешительные слова? Он бредил. Ему виделись Москва, Кабул, караваны… Бросая раскаленные руки на грудь, он спрашивал о каком-то диппакете, искал его. Тогда Баратов давал в руки Князеву какую-то брошюру, взятую в полпредстве:
— Вот он, пакет, не волнуйся. Надо выдержать, понимаешь?
Аршак приподнимал голову товарища и лил ему в рот воду тонкой струйкой.
— Скоро Кушка, вон за тем перевалом уже Кушка, там доктор. Держись, Николай!
Сколько стоили Баратову те дни и те ночи! Но он довез товарища до Кушки, а оттуда уже поездом в Москву.
Несколько дней в столице. И снова на Восток. Короткая передышка в Кабуле, и Аршак Баратов привычно седлает коня. Теперь он везет диппочту в Москву. Он не один: рядом с ним на другом коне женщина. По долинам и по взгорьям ехали рядом, а когда дорога суживалась в тропу, осторожно пробирались по каменистым коварным выступам Гиндукуша: главное — не полететь в пропасть…
В рабатах Аршака встречали как старого знакомого.
— Салам алейкум, Барат-хан. Что везешь?
— Хрусталь…
И Аршак тайком указывал на свою спутницу.
Это была Лариса Рейснер. Баратов уже многое знал о Ларисе Михайловне — и от нее самой, и от других.
Знал, как в дни Великого Октября она была среди штурмовавших Петропавловскую крепость, как потом, в грозные годы гражданской войны, она — боец, разведчик, сестра милосердия, командир — человек, деливший со всеми радости и опасности. Это она, Лариса Рейснер, бесстрашно стояла под артобстрелом на палубе миноносца Волжско-Камской флотилии, продвигавшегося к Царицыну, это она воодушевляла десантные отряды матросов под Чистополем, учила матросов-разведчиков верховой езде, пустившись в такой галоп, что за нею никто не мог поспеть…
Это Лариса Рейснер с отчаянной смелостью отправилась в Казань, занятую белыми, проникла в их штаб и сумела ускользнуть из лап вражеских контрразведчиков. Это она — редчайший случай — была комиссаром Главного военно-морского штаба республики!..
Нетрудно представить, сколько восхищения вызывала у семнадцатилетнего Аршака Лариса Михайловна Рейснер — большевик, закаленный боец революции. И — обаятельнейшая женщина. Она сама избрала своим «телохранителем» Баратова. И не ошиблась в выборе. Хорошим попутчиком был Аршак — веселым, неунывающим. И настоящим, верным человеком, которому можно довериться в трудную минуту.
Сперва путники ехали по Кабульской долине посольским автомобилем, а дальше — верхом. Иногда присоединялись к какому-нибудь каравану, поднимавшему к небу горячую пыль, иногда ехали вдвоем.
На голове Аршака белела чалма. Лариса Михайловна иронизировала над такой экипировкой, но Баратов повторял: «Так надо, Лариса Михайловна. Сама скоро увидишь».
Действительно, в караван-сараях их принимали с таким же гостеприимством, как и своих.
Время от времени с гор, где кочевали племена, раздавались одинокие выстрелы: так выражали отношение к английским колонизаторам. Англичане или большевики — откуда им знать, тревожился Аршак. Зорко шарил черными глазами по голым суровым складкам Гиндукуша. Рейснер же только посмеивалась. Она-то могла спокойно смотреть куда угодно: на сухие, жесткие придорожные травы, гранитные и мраморные глыбы, изумрудные травяные дорожки по берегам ручьев. Заметив яркий цветок, она искренне удивлялась сперва его красоте, а потом тому, что Баратов не замечает такого сокровища…
Солнце жгло, как раскаленная сковородка. Лариса Рейснер закрыла лицо марлей. «Вот и я чадру опустила, — шутила она. — Что делать: иначе сгоришь!»
Обоим стало весело.
Наконец Баратов и Рейснер въезжают во двор рабата через нишу в толстой глиняной стене — такие стены ограждают прямоугольником каждое дорожное пристанище. С внутренней стороны стен — арочные кельи. В потолке дыра, через которую выходит дым костра. Во всю длину кельи — метров пять-шесть — стойла для верблюдов, лошадей, мулов. Люди, животные — все под одной кровлей. На земляной пол брошены кошмы: их специфический запах отгоняет скорпионов, пауков, верблюжьих клопов. Войдя в полутемную прохладную келью рабата, Рейснер устало опустилась на землю, прислонилась спиной к стене. Сидела неподвижно, молча, закрыв глаза.
Аршак хлопотал с лошадьми, поклажей, едой. Протянул своей спутнице пиалу с кумысом.
— Лучший напиток в дороге. Сил прибавляет…
Замучил меня этот Гиндукуш. Обрывы, адские подъемы, сумасшедшие спуски. И все время не хватает воздуха.
Рейснер жадно, не отрываясь, выпила кумыс. Вновь закрыла глаза, отдыхая. Позже достала книгу из сумки, притороченной к седлу. В сумке было полно книг русских немецких, английских.
— Эх, мне бы научиться книжки читать на разных языках, — мечтает Аршак.
— Научишься. Не все ж тебе в седле сидеть. Пойдешь учиться.
Позже студент Института востоковедения вспоминал: права была Лариса Михайловна.
…Тропа тянется бесконечно, как восточная песня. И кажется, рассказывает она о нашествиях кочевников, о тех, кто вытоптал эту тропу за сотни и сотни лет, о том, будто Александр Македонский, оказавшись в непроходимом месте, взмахнул мечом, рассек скалу надвое, открыв путь своим полкам… Сколько видела, сколько знает эта тропа, по обочинам которой белеют человеческие и лошадиные кости…
Лариса Рейснер и Баратов едут по тропе, беседуют. О чем? Об эмире, о кочующих племенах, об эмирше и ее служанках с колокольцами у щиколоток (о восточная недоверчивость!), об англичанах, о вершинах Гиндукуша в белых снежных чалмах… И, конечно, о том, что скоро, очень скоро прогремит по планете мировая революция, сметет эксплуататоров, освободит угнетенных…
Лариса Михайловна, покачиваясь в седле, говорила:
— Мировая революция разбудит и Восток, который пока спит. Как в этих стихах:
Рейснер умолкает, слушая эхо ущелья.
