— Сама сочинила? — уважительно спрашивает Баратов.
— Эх, Аршак, — качает головой Лариса Михайловна. — Если бы я написала такие стихи, можно было бы спокойно умереть… Это стихи Лермонтова. Слышал о нем?
Вдали показался желтый глиняный прямоугольник рабата — последний привал перед советской границей.
Об этом привале Аршак Баратов так рассказывал:
— Спрыгнул я с коня, помог Ларисе Михайловне сойти на землю. Задал лошадям корму. Сами поужинали. Чувствую — устал здорово. Почему? Потому что все ночи не спал как надо. Один глаз спит, второй начеку. Удивляешься? Не надо удивляться! Ведь мне что поручено? Диппочта — раз, Лариса Михайловна — два. Что ценней, даже не знаю, — улыбался Баратов.
Особо трудной была одна поездка в Кабул.
Май 1923-го. Тревожная весна. Британское правительство через министра иностранных дел Керзона предъявило молодой Советской республике ультиматум, в котором, между прочим, требовало отозвать из Персии и Афганистана советских полномочных представителей.
Дипкурьера Баратова срочно вызвали к наркому иностранных дел.
— Дело не терпит — нужно опять ехать в Кабул, — сказал Г. В. Чичерин. — Доставить важное письмо.
Двадцать пять дней было отпущено дипкурьеру.
— Двадцать пять дней… — думал Аршак. — Из Москвы до Мазара за этот срок можно добраться, а как до Кабула? Уложусь ли…
В то время обычная поездка из Москвы в Кабул длилась около двух месяцев.
Главное — постараться не терять ни минуты времени. В путь!
У Баратова было предписание начальнику ташкентского вокзала: немедленно посадить дипкурьера в первый же поезд, идущий в сторону крепости Кушка. Под предписанием стояла подпись: Ф. Дзержинский. (Дзержинский был в то время председателем ВЧК и народным комиссаром путей сообщения.) В Мерве ожидало огорчение: поезд на Кушку ушел вчера. Следующий будет очень нескоро.
Подняв на ноги все местное начальство, Баратов добился, чтобы ему дали маневровый паровоз. Поехали! В Кушке Аршаку сказали:
— Уже вечер. Заночуй у нас. Стоит ли рисковать — мало ли что может в темноте случиться?
— Нет, друзья-товарищи, надо ехать сейчас. Меня афганцы знают…
Баратов не ошибся: на афганской стороне, в Чеминабете, его встретили как старого знакомого. Купил у начальника поста лошадь, помчался в Герат. Всю ночь, все утро и половину дня был «приварен к седлу». В Герате сразу же — в советское консульство.
И снова скачка на переменных лошадях. «Выжав» все, что можно, из лошади, Баратов оставлял ее первому попавшемуся афганцу — чаще всего хозяину рабата, — покупал новую. Даже на перевал, сколько было возможно, поднимался на лошади. И когда чувствовал, что лошадь начинает уставать, Аршак спешивался, шел рядом, поглаживая мокрую шею животного.
— Не сердись на меня. Так надо. Понимаешь?
Лошадь устало потряхивала головой. Будто понимала…
Еще один рабат — Сари-Пул. Пока готовили лошадь, Баратов мог полчаса — час отдохнуть. Вошел в отведенное ему помещение с пологом вместо двери. На земляном полу разостланы бараньи шкуры. В центре тлеет костер. Дым уходит к потолку, в круглое отверстие. Хозяин принес плов, несколько лепешек и кувшин кумыса.
Поужинав, Аршак завернулся в бурку, прилег. Вдруг полог зашуршал, раздался чей-то голос:
— Салам алейкум, Барат-хан!
Аршак сжал рукоятку кинжала:
— Кто такой?
Незнакомец присел к костру, спокойно протянул над огнем руки.
— Я Ахмет, твой друг. Может быть, помнишь Кара-Кутал?
Баратов всмотрелся в слабо освещенное лицо — смуглое, молодое, со шрамом на подбородке. Узнал.
— Алейкум салам, Ахмет! Рад тебя видеть.
Как не помнить Ахмета, как не помнить Кара-Кутал — Черную гору… В минувшем году Баратов тоже ездил в Афганистан с диппочтой через Кара-Кутал. Там дорога узкая, извилистая, справа — скалы, слева — обрыв. Сделаешь неверный шаг — и полетишь вниз. В одном месте Баратов нагнал небольшой караван. Караван стоял. Люди взволнованно выкрикивали что-то. Оказалось, что осыпавшиеся сверху камни серьезно ранили афганца. Он лежал без сознания. А у Аршака имелась походная аптечка. Он промыл раны, перевязал. Все это в одно мгновение вспомнил Аршак.
Ахмет подвинулся поближе к Баратову и быстро вполголоса заговорил:
— В Кабул едешь? Я оттуда… На Азаратской дороге караулят какого-то большевика подкупленные англичанами люди. Всех проверяют, тебя схватят. Нельзя ехать по Азаратской дороге. Поведу тебя через такой перевал, где нет тропы, никто не ездит. Тяжело будет, но лучше плохая дорога, чем плохие люди…
На рассвете рабат покинули два всадника. Каждая сотня метров стоила огромных усилий. Лошади падали на крутых осыпях, приходилось спешиваться и самим тащить вверх обессилевших животных. Аршак и Ахмет в изнеможении ложились на камни и, немного отдохнув, снова карабкались вверх. Добрались до вершины перевала. На ту сторону вел крутой заснеженный спуск.
Баратов простился с Ахметом, бросил на снег широкий кожаный палан (он заменял седло) и заскользил вниз по головокружительному склону. Склоны один другого неожиданней и коварней — пологие, но узкие, широкие, но резко падающие, витые, как штопор, усеянные каменными бородавками — то тупыми, то острыми. Палан скользил вниз, вниз, и казалось — не выдержит, разорвется на клочки. Сверху, с боков сыпались снежные комья, обледеневшие камни. Они влетали на кожаные «сани», попадали под них… Аршак скрежетал зубами от боли, падал на один бок, на другой, на спину. Пуще всего он берег ноги. «Сломаю ногу — пропаду сам, пропадет диппакет». Не дают передышки ни камни, ни холодный ветер, обжигающий лицо. Зрение напряжено до предела: не проглядеть бы поворота, бугра, уступа. Надо вовремя свернуть. Руки намертво сжимают края палана.
Все вниз, вниз, вниз…
Но вот скольжение стало ровней, медленней. Аршак уже различает домики селения. Еще немного, еще несколько минут, и «сани» замерли на месте в полукилометре от ближайшего домика.
Как хорошо сидеть не шевелясь, не выпуская из рук палана. Наконец разжал пальцы, ощупал ноги, бока, голову: целы…
В маленьком селении лошадей не оказалось. Пришлось купить ишака. Потом снова брал лошадей. Наконец вот и Кабул, советское полпредство. Чтобы добраться сюда, Баратов сменил почти два десятка лошадей, но пакет был доставлен вовремя.
Путь из Москвы в Кабул проделан за тринадцать с половиной суток! Срок по тому времени невероятный.
Сдав пакет, Баратов присел на стул и тут же уснул. Его перенесли на диван, но он не очнулся.
Когда Аршак проснулся, то с удивлением узнал, что спал целые сутки. «Ну и бездельник!» — сказал он сам себе.
Спустил, кряхтя, ноги на пол, хотел встать и тут же упал. Попробовал снова встать — тот же результат. Онемевшие ноги не слушались, не держали. Целую неделю он не мог ходить. На восьмой день направился к полпреду. Протянул лист бумаги:
«Заявление на Баратова. Семь дней я валялся на кровати, как бай. Семь дней бездельничал, это недостойно дипкурьера и комсомольца. Прикажи не выплачивать мне деньги за эти пустые дни.
Дипкурьер А. Баратов».
Полпред улыбнулся, загадочно взглянул на парня, взял из папки какую-то бумагу.
— Садись, Аршак. Это телеграмма из Москвы, касается тебя. Слушай: «…За самоотверженное выполнение важного и срочного задания дипкурьеру Аршаку Христофоровичу Баратову объявляется благодарность, он премируется золотыми именными часами».
