- А что за сборище такое?
- Медведя убили.
Иван и Алпа надолго задумались. Пилай решилась прервать молчание.
- Надо вам, однако, в мань-кол схорониться...
- Замолчи! - чуть не закричал Алпа.
На лице его был написан неподдельный ужас.
Иван недоуменно воззрился на товарища, потом спросил:
- Чего благуешь?
- Грех... грех... Нуми-Торум накажет... - побелевшими губами шептал Алпа.
- Вон видишь, на краю пауля самая маленькая избушка, - сказала Пилай, впервые прямо взглянув на Ивана. - Это и есть мань-кол - бабий дом...
- Нельзя мужикам в мань-кол! - прервал ее Алпа. - Даже шаман туда войти не смеет. Грех великий. Убьет Нуми-Торум.
- А это еще кто? - с подчеркнутым спокойствием узнал Иван.
- О-очень большой бог, - почтительно закатив глаза, отвечал вогул. Са-амый большой...
- А как же тот... за народом смотрящий мужик?
- И тот большой, и этот большой. Нуми-Торум, однако, главнее...
- Морока с вами. У нас просто: один всех выше...
Иван сидел на чурбачке возле чувала, смотрел, как огонь лижет закопченные бока котелка. И, не оборачиваясь к побратиму, ничком лежавшему на нарах, вполголоса говорил:
- Да уймись ты, ничего тебе не будет... Хоть то в соображение возьми, что двум смертям не бывать, а одной не миновать. Ну, остались бы мы в кустах сидеть - только и выждали б, что кто-нибудь на нас наскочил...
Поднялась шкура, закрывавшая вход, и в избушку, согнувшись под низким косяком, вошла Пилай.
- Выспались? - В глазах ее притаилась тревога.
- Я-то слава богу. А он, - Иван кивнул в сторону побратима, - он жалится: всю ночь продрожал-де. Вот сижу увещеваю...
- Я и сама-то... - призналась Пилай. - Днем-то не так страшно.
После короткой паузы сказала - уже другим повеселевшим голосом:
- А гости уже подходят - пелымских шестеро на той стороне речки показалось. Сейчас поедут за ними.
- У вас что, лодка есть? - заинтересовался Иван.
- Не одна еще.
- А говорили, что к вам по воде не подняться.
- Наши вниз и не плавают - здесь поблизости. Да на озера ходят лодки-то берестяные, на плече унести можно...
Весь день Иван и Алпа сменяли друг друга возле крохотного окошка, прорубленного над входом и следили за тем, что делается в пауле.
- На миг не отходит, - наконец сокрушенно произнес Иван. - Поди подберись тут к статую... От кого он только бережет-то его. К вам ведь только свои добираются.
Алпа с усмешкой посмотрел на вооруженного вогула, сидевшего у входа в 'рогатую' полуземлянку, и сказал:
- От своих и берегут. Сколько драк между шаманами из-за Золотой Бабы было. Украсть несколько раз пытались - кто ею владеет, тому вся тайга дары несет... Вот Воюпта и бережет ее пуще глаза.
Вдруг откуда-то с реки послышался частый вороний грай. И почти сразу же отозвались невидимые из мань-кола птицы в самом пауле. Со всех сторон неслось карканье. Когда Иван с недоумением прильнул к оконцу, чтобы понять, чем вызван вороний переполох, Алпа бесстрастно сказал:
- Не птицы кричат, люди кричат.
Побратим повернулся к нему с вопросительной миной на лице.
- Значит, увидели лодку - медведя убитого везут...
Иван не стал задавать вопросов и весь обратился в зрение и слух.
На травянистой поляне тем временем появились люди - их было несколько десятков. Одни в шаманских одеяниях, обшитых лентами, галунами и бляхами, с татуировкой на лице, другие - в обычных охотничьих доспехах из звериных шкур. Все они двигались к берегу реки, размахивая руками и каркая на разные лады.
Вот на узкой полоске воды, видной из окошка, появилась берестянка с тремя гребцами. Едва лодка ткнулась в берег, как к ней кинулись все многочисленные обитатели пауля. Поднялся целый фонтан брызг - люди что есть силы колотили по воде, обдавая друг друга, весело крича по-вороньи. Потом несколько десятков рук подхватили тушу медведя, бурой массой возвышавшуюся на дне берестянки, и потащили добычу к священному кедру, украшенному шкурами и цветными лоскутьями.
Иван и Алпа увидели, как старый шаман что-то бранчливо сказал Пилай, как она, вспыхнув, бросилась к мань-колу.
Войдя, она с обидой произнесла:
- Прогнал - грех, мол, тебе на медвежьем празднике вертеться...
- Что ж у них тут такое важное будет? - с усмешкой спросил Иван.
- У зверя убитого прощенья просить будут. Обманывать его станут тебя не мы убили, тебя олени, или менквы, или птицы заклевали... - очень серьезно ответила Пилай.
Иван недоверчиво слушал.
- Правду говорит, - подтвердил Алпа. - Личины понадевают. Сам-то Воюпта, видно, журавлем оденется - так уж положено... Голову да шею журавлиную из деревяшки приладит...
Караульный, приставленный к 'рогатой' землянке с берестяной крышей, с завистью глядел в сторону кедра, где все уже было готово к празднеству. Перед головой медведя, уложенной поверх свернутой его шкуры на помосте, пылал большой костер, выхватывая из тьмы нижние ветви священного дерева и часть поляны. От котла, черневшего среди пламени, стлался пар. Шаманы, собравшиеся на праздник, сидели на земле полукольцом, почтительно глядя на морду убитого зверя. Позади них расположились сопровождавшие их служки в охотничьей одежде.
Страж Золотой Бабы ощутил болезненный тычок в спину. Суетливо повернулся. Перед ним стоял Воюпта, только что вышедший из землянки.
- Зеваешь? - прошипел шаман и, отстранив караульщика, направился к костру, позванивая монистом.
Увидев его, сидевшие у костра замерли, сложив руки на коленях. А Воюпта, глядя поверх голов, прошествовал к помосту, взял лежавший рядом со шкурой бубен и стал нагревать его над огнем. Потом отошел от костра и на минуту замер, словно давая гостям возможность насладиться созерцанием его костюма. Тут и впрямь было на что посмотреть. На голове у колдуна топорщилась шапка из меха росомахи, обшитая бубенцами. Балахон из оленьей кожи украшали десятки, а может быть и сотни, блях, монет, лент, деревянных фигурок; гирлянды медвежьих и волчьих зубов опутывали шею.
Сухо и величаво поклонившись зрителям, Воюпта поднял над головой бубен, обтянутый кожей, и задергал им со всевозрастающей скоростью. Колокольцы на обруче бубна залились тонко и тревожно. Резким движением шаман выхватил из-за пазухи лапку гагары и что есть мочи стал бить в бубен. И вдруг присел, закрыв лицо руками. Но через несколько мгновений ладонь его снова колотила по инструменту, вызывая глухие угрожающие звуки.
А потом кудесник начал крутиться на одной ноге, визжа и причитая, заклиная и будто бы жалуясь кому-то. Словно вихрь, носился он по поляне, то подпрыгивал, вздымая полы своего балахона, то начинал кататься по траве, как в припадке.
Когда камлание закончилось, Воюпта дал знак одному из постоянных обитателей пауля, сидевшему во втором ряду зрителей. Тот резво поднялся и кинулся в одну из юрт. Спустя полминуты появился оттуда вместе с Жиляем.
Пленник остановился возле костра, опасливо озираясь по сторонам. И замер, услышав голос шамана, звучавший с грозно-пророческими интонациями:
