сметы подобного рода архитекторами, да и тут счет не доводится до конца: считается, сколько рабочих дней должны употребить на постройку дома каменщики, столяры, кровельщики, работники, прямо трудящиеся над этим домом, а какого количества работ стоит ремонт орудий, ими употребляемых, и производство материалов постройки, этого никто не скажет: кирпич, лес, железо вносятся в смету не количеством рабочих сил, каких стоили, а своею рыночною ценою; ремонт орудий не составляет особенной статьи, а без всякого расчета входит в оценку рабочей платы. Стало быть, и по постройке жилищ не подведен расчет способом, какого требует наука… А по удовлетворению других надобностей домашнего быта ни о чем подобном еще и не думал никто, ни из экономистов школы Адама Смита, ни из людей, имеющих прямое влияние на общественные дела' [104]. В социалистическом обществе, с одной стороны, будет точно узнано количество труда, необходимое на производство любого предмета, и таким образом явится объективная возможность безошибочного определения стоимости производства. А с другой стороны, социалистическое общество не будет знать ни продажи труда на рынке, ни предпринимательской прибыли: там не будет предпринимателей. Следовательно, 'остается только коренное понятие о количестве труда' [105].
Все это относится к стоимости производства. Посмотрим теперь, как повлияет ее точное определение на меновую стоимость продуктов.
Здесь читатель заметит, что, по нашим собственным словам, Чернышевский считал невозможным существование обмена в социалистическом обществе. Действительно, он несколько раз очень определенно высказывался на этот счет. Но мы думаем, что определенным выражениям у него соответствовали в этом случае не очень определенные представления.
В его реформаторских проектах производительною единицею является большая рабочая община, — фаланстер Фурье или ассоциации Р. Оуэна или Луи Блана, — работающая не для сбыта своих продуктов па рынке, а для удовлетворения своих собственных потребностей. Внутри общины нет обмена. Но обмен продолжает существовать между общинами. 'Как не быть и зачем не быть между ними обмена? Ведь происходит же обмен продуктов и между целыми странами, — тем больше в нем надобности и удобства между отдельными провинциями, городами, селами… Теория требует, чтобы в каждой группе производителей главная масса продуктов производилась на внутреннее употребление самой этой группы; а если затем некоторая часть продуктов обменивается, это ничему не помешает, — напротив, может быть очень полезно' [106]. На каких же основаниях будет совершаться этот обмен? 'Меновая ценность не является различною от внутренней, внутренняя ценность прямо превращается в меновую без всякого увеличения или уменьшения' [107]. Таким образом в обмене продуктов между общинами у Чернышевского выступает что-то вроде 'valeur constituée' Прудона, известная книга которого не осталась, очевидно, без сильного влияния на него.
В каком неясном виде представлялось Чернышевскому 'совпадение меновой ценности с внутреннею', показывают следующие строки:
'Если меновая ценность должна совпадать с внутреннею, а внутренняя измеряется потребностями человека, то нетрудно дойти до следующих выводов, — рассуждает он. — Соразмеряться между собою прямым образом могут только потребности однородные, — например, разные виды потребностей, относящиеся к физическому благосостоянию организма. Потому должны иметь меновую ценность относительно друг друга предметы первой необходимости. Но не должны быть сравниваемы прямо между собою потребности совершенно разнородные. Например, как вы будете определять отношение между потребностью еды и потребностью чтения или между потребностями в обуви и в музыке? Потому и продукты, удовлетворяющие разнородным потребностям, прямо не должны иметь меновой ценности относительно друг друга. Во сколько раз меньше или больше, чем сапоги, нужна человеку скрипка? Во сколько раз меньше или больше, чем жилище, нужна ему бронза? Это вещи несоизмеримые прямым образом'. Пополнив затем свою классификацию потребностей и заметив, что 'с экономической точки зрения' они делятся на потребности материального благосостояния, потребности умственной деятельности и потребности эстетического наслаждения, Чернышевский продолжает: 'Потребности эстетического наслаждения никак не могут уже и сами по себе идти в сравнение с потребностями материальною благосостояния. Наслаждаться чем-нибудь изящным удобно человеку лишь тогда, когда его материальные потребности удовлетворены. Выражаясь, быть может, слишком сурово, но совершенно верно, надобно сказать, что эстетическое наслаждение годится собственно лишь на то время, которого уже ни на что другое не способен употребить человек или по отсутствию всяких надобностей, или истощению сил предшествующим трудом; оно всегда бывает или отдыхом, или праздностью. Но отдых и праздность, конечно, не должны иметь меновой ценности. Потому не следует иметь ее и предметам эстетического наслаждения. Разумеется, мы очень хорошо знаем, что они имеют ее теперь: за вход в театр собирается плата, картина или статуя продается. Но мы говорим, что этим оскорбляется самая природа подобных вещей… Деятельность, производящая предметы эстетического наслаждения, не должна иметь никакого другого вознаграждения, кроме удовольствия, чувствуемого занимающимся ею человеком. О меновой ценности не должно быть тут никакого помина…'. С такой же точки зрения рассматривается и умственная деятельность, деятельность ученого и деятельность учащегося: их труд не должен иметь меновой ценности. 'Но есть умственная деятельность другого рода, составляющая не самонаслаждение, а жертву для занимающегося ею. Это деятельность педагогическая… Педагог — такой же чернорабочий, как землекоп или портной. Его труд должен иметь экономическую ценность' [108].
Все это, надо сознаться, довольно неясно. Мы уже знаем, что 'внутренняя ценность' измеряется не 'потребностями человека', а количеством труда, нужным на изготовление предмета. Вышеприведенные выкладки Чернышевского не оставляют места ни малейшему сомнению на этот счет. Но предположим, на этот раз, что внутренняя ценность измеряется потребностями человека. С точки зрения потребностей нельзя решить, 'во сколько раз меньше или больше, чем сапоги, нужна человеку скрипка'. Но ведь скрипка есть продукт производства. На ее выделку, как и на выделку сапогов, нужно известное количество рабочего времени. Почему же скрипка 'не должна иметь меновой ценности' относительно сапогов? Для этого может быть только одно основание: в социалистическом обществе не будет обмена, а следовательно, и труд, затраченный на производство предметов, не будет выражаться в виде их меновой стоимости. Это совершенно достаточное основание. Но его достаточно для того, чтобы ни один продукт не имел меновой стоимости 'относительно' других, какому бы роду потребностей они ни удовлетворяли. У Чернышевского же выходит иначе: 'должны иметь меновую ценность относительно друг друга предметы первой потребности', но не могут иметь ее предметы, удовлетворяющие разнородным потребностям. Как бы ни подразделялись 'с экономической точки зрения' потребности, ясно, что раз зашла речь о том общественном устройстве, при котором предметы имеют меновую стоимость, то их меновые отношения должны определяться вовсе не характером потребностей, удовлетворяемых этими предметами. Говоря, что предметы, удовлетворяющие разнородным потребностям, не могут иметь 'меновой ценности относительно друг друга', Чернышевский в сущности высказывает только свое неодобрение подобному явлению: ему не хотелось бы, чтобы оно имело место в социалистическом обществе. Но экономическая невозможность явления и нежелательность его для человека того или другого образа мыслей — совершенно различные вещи, очень часто, впрочем, смешиваемые социалистами-утопистами.
Вообще, только что приведенные рассуждения Чернышевского сводятся к тому, что так называемая духовная деятельность должна находить свое вознаграждение в самой себе, — и еще, пожалуй, к тому, что не следует думать о приятном, когда нет необходимого. Это, конечно, верно. Но, поясняя эту верную мысль, Чернышевский окончательно затемняет вопрос об экономических последствиях 'совпадения меновой стоимости предметов с внутреннею'.
Повторяем, 'система экономических противоречий' Прудона не осталась без сильного влияния на взгляды нашего автора. Если Адам Смит относил, по замечанию Маркса, определение стоимости трудом к доадамовским временам, то Чернышевский, вместе с Прудоном, относит его ко временам лучшего будущего. А между тем мы уже знаем, что это определение соответствует не более и не менее, как современной нам некрасивой буржуазной действительности. Чернышевскому казалось невероятным, чтобы труд мог быть единственным источником стоимости в обществе предпринимателей, не заботящихся ни о чем, кроме прибыли, и обращающихся с 'трудом' [109], как с простым товаром. Он говорил, как мы знаем, что количество труда, необходимое на приготовление продуктов, никому не известно
