мы не имеем предела, о котором можно было бы сказать, что при известном смягчении нравов он не окажется все еще слишком короток; напротив, есть основание думать, что при устранении излишней грубости семейных отношений действием распространяющегося просвещения, размножение прекратится, и число населения станет увеличиваться лишь вследствие общественной необходимости в том; а когда надобности в том не будет, не будет и размножения. Человеческий организм устроен так, что можно сомневаться в том, свойственно ли ему даже поддерживать существующее число населения, если он не возбуждается тяготением общественного мнения, т. е. расчетом пользы' [229].
Мальтус считал возможными очень короткие периоды удвоения, поэтому он, с своей точки зрения, имел право говорить, что выселение не поможет беде, происходящей от излишнего размножения: при 20- летнем периоде удвоения процент размножения равняется 3,6. Если при таком размножении будет эмигрировать ежегодно 1,5 процента населения, то все-таки останется ежегодное приращение в 2,1 процента, при чем население удвоится в 33 года. Совершенно иное дело, когда периоды удвоения, — как это мы видели из предыдущего, — оказываются, по свойствам человеческого организма, гораздо более длинными, чем думал Мальтус. Тогда эмиграция должна быть признана могучим средством борьбы с перенаселением. Благодаря ей периоды удвоения населения, остающегося в стране, могут быть удлинены до цифр, на первый взгляд кажущихся совершенно невероятными. По обыкновению, Чернышевский поясняет свою мысль примерным расчетом, и, — как нередко случается у него, — расчет не совсем точен [230].
Впрочем, в данном случае это не важно. Чернышевский сам не придает значения полученным им цифрам, 'явно смеющимся над нами и своею огромностью, превышающею всякий расчет экономических вероятностей, и своею нелепою претензиею на точность'. Цифры эти убеждают не частностями, а общим своим смыслом. Они 'говорят нам: не бойтесь; кто хочет запугать вас, против того выставьте вы нас, — опровергнуть нас нельзя, но мы построены на нынешних ваших обычаях и понятиях, — неужели вы думаете мерить далекое будущее вашими обычаями, понятиями, средствами производства? Неужели вы полагаете, что ваши праправнуки будут такими же, как вы? Не бойтесь, они будут умнее вас. Думайте о том, как вам устроить вашу жизнь, а заботу о судьбе праправнуков оставьте праправнукам…' [231].
Нужно ли входить в подробный разбор этих доводов Чернышевского? Мы считаем это излишним. Мы только повторим сделанное выше замечание насчет того, что взгляд его на размножение людей имеет, как и все его социально-политические взгляды, крайне
С увеличением населения производительность труда, прилагаемого к земле, падает. Для избежания дефицита в земледельческом продукте требуются улучшения в способах обработки земли. Чернышевский старался доказать, что процент необходимых улучшений очень невелик, и что с этой стороны человечеству опасаться нечего. Но в своих вычислениях он принимал неизменным отношение земледельцев к общему составу населения. С изменением этого отношения, с уменьшением 'пропорции земледельцев' — процент улучшений, необходимых для покрытия дефицита, быстро возвышается. А это значит, что людям все труднее и труднее становится бороться с дефицитом. Дело доходит, наконец, до того, что улучшения уже не покрывают дефицита. Именно это мы и видим, по его мнению, в истории всех прогрессирующих стран. По мере развития цивилизации городское и вообще не земледельческое население увеличивается на счет сельского, земледельческого. От земледелия отнимается больше рук, чем это допускается успехами земледельческого искусства. Отсюда — недостаток продовольствия, который, несомненно, существует в современных цивилизованных обществах. 'Мальтус был прав, говоря, что с размножением населения является непобедимый никакими земледельческими улучшениями дефицит земледельческого продукта, дефицит, производящий нищету с ее последствиями. Мальтус ошибся только тем, что остановился на одновременности этих двух явлений и голословно назвал одно из них причиною другого, между тем как связь между ними только связь одновременности, а не причинности, и происходят они не одно из другого, а каждый имеет свою особенную причину' [232].
Если бы мы имели дело с рабовладельцем, ведущим натуральное хозяйство, то, разумеется, обнаружившийся у него недостаток хлеба мог бы найти совершенно удовлетворительное объяснение в несоразмерном уменьшении 'пропорции земледельцев'. Но и тогда надобно было бы все-таки спросить себя — точно ли недостает хлеба у хозяина? Может быть, он ссылается на недостаток хлеба единственно затем, чтобы оправдать свою жадность, не позволяющую ему кормить рабов досыта.
Если хлеба мало по той причине, что слишком мало число рук, занимающихся его производством, — ответит нам Рикардо, — то цена хлеба поднимется, и это привлечет к земледелию новые капиталы, т. е., следовательно, и новые рабочие руки; 'пропорция земледельцев' будет увеличиваться до тех пор, пока не примет надлежащих размеров, определяемых спросом на хлеб. В земледелии, как и везде, 'пропорция' работников зависит не от чего иного, как именно от спроса на их изделия. Я подробно объяснил это в своих 'Основах политической экономии'.
Впрочем, это хорошо знали
К тому же, — прибавит, пожалуй, Рикардо, — очень ошибаются те, которые считают, что количество хлеба, производимого в стране, должно увеличиваться по мере увеличения производительности земледельческого труда, т. е., другими словами, по мере возрастания процента улучшений, совершающихся в земледельческой технике. В действительности вполне возможно
Это прекрасно знал и Мальтус. 'Небольшая ферма в Керри [233]
