Н. Г. Чернышевский. Книга вторая

указать на то, что, по Мальтусу, буржуазное общество одновременно страдает и от перепроизводства, и от перенаселения, т. е. от недостаточного производства. Подобное опровержение было бы, как выражаются математики, необходимым и достаточным. Чернышевский предпочел бороться другим оружием, достоинство которого нам уже известно. Ему и в голову не приходит, что 'вопрос об излишке снабжения' может служить для 'разъяснения смысла Мальтусовой теории'. Он склонен даже хвалить Мальтуса, который хотя и остановился на половине пути в вопросе об 'излишке снабжения', но все-таки выбрал верную дорогу для его решения. Самое же решение вопроса выражается немногими словами: корень бедствия в торговле. Здесь мы имеем интересный образчик отношения социалиста-утописта ко взглядам буржуазного политико-эконома 'передовой' школы. Корень зла в спекуляции, — говорит Д. С. Милль. Вы вполне правы, — замечает социалист-утопист. — Но вы не делаете надлежащего вывода из ваших собственных посылок. Я иду дальше вас, я не боюсь поставить точку над 'i': корень зла не в спекуляции, а в том, от чего получает происхождение сама спекуляция, т. е. в торговле. Буржуазные экономисты, вообще говоря, совершенно правы. Они лишь робки и непоследовательны.

Корень бедствия в торговле. Без торговли немыслимо товарное производство. Следовательно, корень бедствия уходит еще глубже: он неразрывно связывается с товарным производством. Но товарное производство долго существовало, не причиняя кризисов. Значит, не товарное производство причиняет кризисы, а нечто другое, может быть, и связанное с этим производством, но обнаруживающееся лишь на очень высокой стадии его развития. Указание на истинную причину кризисов заключается уже в собственных словах Чернышевского. Спекуляция дает такой толчок производству, что в два — три месяца заготовляется количество товаров, достаточное для полугодового потребления. В действительности производство может еще дальше оставить за собою потребление, чем думал Чернышевский. Вот теперь и спрашивается, всегда ли существовала при товарном производстве возможность подобного явления? Известно, что не всегда, что она создана лишь развитием новейшей крупной промышленности, увеличившей производительные силы общества до небывалых размеров. Следовательно, 'корень бедствия' заключается в крупной промышленности и в слишком значительном развитии производительных сил? Очевидно — да. Но так же очевидно, что высокое развитие производительных сил злом быть не может. Утверждать это — значило бы говорить сущую бессмыслицу. Выходит, что надо обратить внимание на те условия, при которых применяются теперь высокоразвитые производительные силы. Мы знаем уже, что между обществом и его производительными силами стоит капиталист, прекращающий свою 'работу' всякий раз, когда она не сулит ему необходимых и достаточных барышей. А надежда на барыши исчезает всякий раз, когда рынки переполняются товарами. А рынки тем чаще и тем больше переполняются товарами, чем более развиты производительные силы. Капиталист попадает в нелепое, противоречивое положение: с одной стороны, конкуренция заставляет его применять возможно более совершенные способы производства; а с другой стороны, применение этих способов грозит переполнением рынков, кризисом, потерей барышей, разорением. Это противоречие показывает, что производительные силы переросли капиталистические отношения производства [245]. Устранение этих отношений является важнейшим 'очередным вопросом' переживаемого нами исторического момента. Когда капиталистические отношения производства уступят место социалистическим, тогда высоко-развитые производительные силы перестанут причинять 'экономические землетрясения', они будут покорными рабами людей, источником непрерывного роста обществен-ного богатства.

Противоречие современных производительных сил с современными отношениями производства есть противоречие, свойственное современной экономической действительности. Чернышевский ищет 'корня бедствия' в противоречии действительности 'с неопровержимыми принципами экономической теории'. Это весьма характерно для его отвлеченной точки зрения. Стоя на этой точке зрения, легко можно было открыть множество противоречий фактов с 'теорией', действительности с требованиями рассудка. Но противоречие действительности с 'теорией', т. е. со взглядами людей, само является продуктом исторической диалектики общественной жизни. Надо открыть законы этой диалектики для того, чтобы иметь возможность не только осудить действительность, но также указать исторические условия ее возникновения в прошлом и ее исчезновения в будущем. К сожалению, именно это-то и невозможно было для человека, смотревшего на общественную жизнь с отвлеченной точки зрения. В качестве теоретика, такой человек мог только ловить действительность на противоречиях с теорией; в качестве практического деятеля, стремящегося устранить ненавистную ему действительность, он мог возлагать свои упования исключительно только на убедительность теории, которая рано или поздно покажет людям всю гнусность и нелепость действительности.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ — Заключение

Вот как формулирует сам Чернышевский, в немногих словах, те принципы, которые должны лечь в основу будущего экономического устройства. Они состоят 'в том, что труду не следует быть товаром; что человек работает с полною успешностью лишь тогда, когда работает на себя, а не на другого; что чувство собственного достоинства развивается только положением самостоятельного хозяина; что поэтому искать надлежащего благосостояния будет работник только тогда, когда станет хозяином; что с тем вместе принцип сочетания труда и характер улучшенных производительных процессов требуют производительной единицы очень значительного размера, а физиологические и другие естественные условия требуют сочетания очень многих разнородных производств в этой единице; и что поэтому отдельные хозяева-работники должны соединяться в товарищества'.

Каким же путем могут быть осуществлены эти принципы? Чернышевский очень сожалел, что не удалось ему указать те переходные ступени, которые приведут к полному осуществлению социалистических идей. Это действительно очень жаль, потому что характер этих мер дал бы нам более ясное представление о социально-политических взглядах нашего автора. Постараемся, однако, пополнить этот пробел с помощью отдельных замечаний, рассеянных на страницах 'Очерков политической экономии'. К сожалению, их очень немного.

Мы уже знаем, что Чернышевский горячо восставал против принципа 'Laissez faire, laissez passer', столь дорогого вульгарным экономистам известного направления. Но, восставая против этого принципа, он далеко не безусловно держался противоположного: он не утверждал, что 'социальный вопрос' может быть решен только посредством государственного вмешательства, и он был очень осторожен в определении границ этого вмешательства. 'Способ осуществления в каждом деле много зависит от обстоятельств, — говорит он в главном экокомическом сочинении [246]. — Одна и та же цель достигается в иных случаях свободным действием индивидуальных лиц, в других — силою распоряжений общественной власти. О том, который способ лучше сам по себе, не нужно было по-настоящему и говорить нам: как мы думаем об этом предмете, должно быть ясно читателю, сколько-нибудь желающему вникать в наш образ мыслей; да и сам по себе вопрос очень ясен. Но в истории слишком часто задача бывает не в том, какой путь самый лучший, а в том, какой путь возможен при данных обстоятельствах. Если я сам в силах отстранить человека, несправедливо мешающего мне идти своей дорогой, я сам отстраняю его; но если я не в силах отстоять своих прав один, я призову против неправильно мешающих мне вмешательство общественной власти. Из этого еще не будет следовать, что я люблю полицейскую расправу или судебные тяжбы… Но войдите в мое положение, что мне делать, кроме этого? Очень может быть, что в некоторых странах, где народ имеет права вроде английских и североамериканских, дело исполнится исключительно или преимущественно частным образом…' [247].

Но Англию и Северную Америку Чернышевский считал исключениями. Как это по всему видно, он был убежден, что решение социального вопроса 'частным образом' невозможно в большинстве европейских стран. Есть основания думать, что и само государственное вмешательство в этих