сам торг более не пустят.
– Блядь! – выругался отец. – Белгородская. Навострилась тут!
– Кто меня блядью сделал?! – подскочила к нему Улыба. – Кто меня старику похотливому за серебро продал? А? Это по-божески? Я вас честью приняла, накормила, напоила, а они меня блядью ругают, добро мое взялись делить! Подите вон!
Ворча, Бакула взялся за шапку. Братья, не поблагодарив за хлеб-соль, тоже ушли. Несколько месяцев спустя бортник привез в Белгород жену, та, плача, долго уговаривала дочку послушать отца. Улыба щедро одарила мать, но жить по воле родичей отказалась. Более они не приезжали.
Овдовев, Улыба занялась варкой меда. Она рассчитывала разбогатеть – не получилось. Мед у нее был добрый, но брали его плохо. Вареные меда стоят дешево, до войны их охотно пили княжьи дружинники, но многие сгинули прошлым летом. Дружинники сидели на земле, за которую служили князю, и жили богато. Теперь земли дружинников остались вдовам, новые, набранные из других городов и весей, служили за серебро, как живший в городе Меша. Для таких одна ногата за корчагу казалась непомерной ценой. Новые дружинники пробавлялись брагой. Ее хватало в каждом доме: из яблок, ягод, ржаная, пшеничная… Брагу делали даже из репы. За ногату брагу наливали целый месяц – пей сколько влезет! На жизнь Улыбе хватало, но жизнь эта была безрадостной.
К ней сватались. Молодая, красивая вдова, к тому же небедная, привлекала взоры. Однако женихов манило богатство, а его хозяйка, Улыба, это видела и сватов выпроваживала. С Некрасом вышло иначе. В первый же вечер он высыпал на стол горсть монет – на корм! – и Улыба ахнула, не в силах отвести взор от серебра. Ее прибыток за полгода! С того вечера она ублажала сотника как могла. Сытно кормила, сладко поила, жарко обнимала… К тому же покойный Меша был десятником, а Некрас – сотник, боярский чин! Милый друг и вел себя как боярин: не спрашивал о прибытках, зато щедро одаривал. Соседки на торгу шептали Улыбе, что пришелец летает на змее, что он, наверное, чародей, гляди – и ее заворожит! Улыба только смеялась. В бане она хорошо разглядела этого чародея. Никаких тайных знаков на теле, зато есть шрамы – разве чародей допустит, чтоб его кололи да резали? У покойного Меши шрамов и то было менее. Змей Улыбу не пугал – мало какая живность есть на белом свете! Покойному Меше из княжьей казны давали гривну в год, Улыба решила, что сотнику платят три или даже пять – пропасть серебра! С такими деньгами можно забыть о меде и жить припеваючи – хватит на все!
Была еще причина, по которой Улыба не слушала наветы. Ни с Софроном, ни с Мешей она не испытывала радости в постели. Мужчины повелевали, она покорно ложилась с ними, но сама, пока они пыхтели, ждала лишь, чтоб быстрее кончилось. С Некрасом было не так. После первой же ночи Улыба проснулась, оглушенная, и долго лежала, вспоминая свои ощущения. Это было так сладко! Назавтра все повторилось, и Улыба уверилась: счастье, о котором она грезила, нашлось.
Улыба не заводила речь о свадьбе, ждала, что Некрас скажет сам. Однако сотник не спешил. Улыба подумывала, не сводить ли его к отцу Онофрию, дабы вразумил, но тут Некрас принес серьги. Золотые! С яхонтами! Когда парень дарит девице серьги, это означает, что считает ее невестой. Улыба всплакнула от радости. Следующим днем побежала к златокузнецу, и тот поведал, что серьги стоят гривну. Улыба ахнула. И даже опечалилась слегка: нельзя так бездумно бросаться серебром! Некрас не умеет беречь деньги. Ничего, этим займется она…
Улыба не удержалась и похвасталась подарком соседке по торгу, пожилой, рябой Цыбе, торговавшей пряниками. Улыба с ней дружила.
– Не одной тебе дарит! – хмыкнула Цыба, впечатленная – по всему было видать! – подарком. – Служанке своей тоже купил…
Улыбу как обухом по голове ударило. Не поверив – соседка могла солгать от зависти, – она сбегала к золотых дел мастеру, тот подтвердил: брал сотник серьги серебряные и золотые. Серебряные девице сам в уши вдевал. Кузнец стал говорить, что платил за серебряные отрок сотника, но Улыба не слушала. Служанку сотника она помнила тощей и худенькой: побиралась с братом на торгу. Когда Некрас взял их к себе, Улыба даже похвалила: нищие не запросят много, за корм будут служить… Некрас в ответ только улыбнулся. Знать бы тогда, чему! Спустя время Улыба увидела бывшую нищенку и не узнала: девица поправилась, покруглела и гляделась гожей. Уже тогда ревность кольнула Улыбу: живет с Некрасом под одной крышей! Но сотник исправно приезжал вечерами, и Улыба отбросила дурные мысли.
– Проверила? – спросила Цыба, когда Улыба вернулась от кузнеца. – Дарил серьги девке, Цыба лжу не скажет. Чего не дарить, коли серебра полон мех? Мне слуга воеводин сказывал: Некрасу десять гривен в месяц отсыпают! Мне хоть раз бы столько!.. Еще сказывали, он Оляте – помнишь его? – гривну подарил. Сестре его – серьги! Вот кому надо служить…
С торга Улыба вернулась сама не своя. Десять гривен! Не в год, а в месяц! Некрас ездит к ней лето, значит, получил уже тридцать гривен! За такие деньги можно купить целую весь – и не одну… Коли в твоем владении весь – ты боярин! Жена твоя – боярыня… Боярыни не работают – слуг хватает. Всего-то трудов: появиться на торгу и указать пальчиком белым на шелка или парчу, что понравились. Слуги шелка в дом отнесут, платье сошьют… Сиди потом на крылечке в новом платье, присматривай, чтоб слуги не ленились, да мед-пиво попивай! Но кто станет той боярыней? Улыба или девка с конопушками на щеках?
Когда вечером явилась вдова из Городца и попросила хлеба, Улыба не сдержалась. Она увидела еще одну женщину, не старую, красивую. Ее сотник тоже одаривал. За что?.. Улыба обругала незваную гостью, выгнала за ворота, а после сгоряча побила Гойку – впускает кого ни попадя! Злоба душила ее. Улыба не могла дождаться Некраса, а когда тот пришел, дала волю словам.
Улыба видела, как меняется лицо сотника от ее попреков, и в какой-то миг подумала: поступает неверно. Следовало не кричать, а расспросить, что и как? Вдруг и вправду наветы? Но слишком много было пережито в тот день…
Когда Некрас ушел, Улыба не огорчилась: вернется! Кто бы ни были ее соперницы: конопатая служанка или вдова дружинника из Городца – им с ней не сравниться. Дружинники князя Ростислава на нее заглядываются, даже Святояр как-то подмигивал. Воевода! Возьмет вот и заглянет вечерком…
Только ночью, ворочаясь в холодной постели, Улыба со страхом поняла: Некрас не вернется. Он другой. Он не похож на дружинников, которые на нее заглядываются. Даже на Святояра она могла бы крикнуть – и тот бы простил. Поругался бы, но оттаял. Некрас не простит.
Подумав так, Улыба заплакала. Горько, как не плакала ни разу в своей жизни…
14
– Он не такой, как другие наемники, – сказал Святояр, провожая взглядом удалявшуюся охоту. – Много их видел, княже… Не похож.
– Чем? – сердито спросил Ростислав, опуская поводья. Собаки подняли тура, жаль бросать гон.
– Всем! Не так ходит, не так говорит, не так держит себя…
Ростислав хмыкнул.
– Кто в наемники идет? – спросил Святояр, делая вид, что не услышал. – Сын дружинника, сын боярина обедневшего, а то и смерд… Народ подневольный, привык подчиняться. Старшего уважают, кланяются низко… Этот держится гордо.
– Значит, князь? – усмехнулся Ростислав.
– Случается, и князья служат, – согласился Святояр. – Когда у отца детей много, а земель – едва повернуться. Бывает, со стола князя собьют, ищет себе место… Но княжич не таится, рассчитывая место в дружине повыше занять, серебра больше выторговать. Этот о родителях молчит, а повадки княжеские. Слуге гривну серебра, как ногату, бросил! У нас богатый пожалеет.
– Варяги золотом швыряются! – не согласился Ростислав. – Сегодня получат, а завтра пропьют, в корчме продуванят.
– Не похож он на варяга! По-нашему говорит без запинки, читает и пишет. Ряд, что ему на службу положил, не только прочел, но и дописал свое.
– Боярский сынок, рос при монастыре…
– В монастыре рос, так в бога бы верил!
– Некрещеный?
– Не знаю, каким богам молится, но в церкви его не видели.
– Поганый?
– Те на капищах ночами собираются, тайно. Некрас ночи у бабы своей проводит. И военное дело знает
