большой скорости устремлялась в открытое море.
Глухо и невнятно, пропитым или простуженным голосом Фридман возразил:
— Вы, Малыш, не надо нам шутить. Мы знаем цену вашего труда, называйте реальную цифру. Если вам пятьдесят, то это много, но еще можно…
Малыш поднял над головой трехсотмиллионный чек, снова выстрелил, как из пушки:
— Двести пятьдесят!
— Опять?.. — сорвался на детский противный писк Фридман.
— Ну и ну! — мотал головой Борис. Сквозь наркотический дурман он начинал продираться сознанием к значению произносимых тут слов.
А Малыш вертел у носа третий чек. И уже тише, но уверенно говорил:
— И от этого… полсотню готов вам отстегнуть.
— Все это похоже на дурной сон, — вновь сипло просвистел Фридман.
Малыш поднялся.
— Ущипните себя и проснетесь. А я сказал все. И затевать дискуссий не намерен.
Оставил их и подсел к Анне. Она взглянула на него, — тепло, приветливо. Достала из-под сиденья свою книгу на английском языке, — из тех, что сегодня ей вручил издательский агент, протянула Малышу:
— Хотела бы вам подарить.
Малыш раскрыл книгу и на титульном листе под заглавием прочел автограф: «Милый Вася! Дарю тебе с любовью и признательностью. Анна».
Осторожно, точно стеклянную, закрыл книгу, устремил взгляд перед собой, — в синюю даль, куда быстрокрылой чайкой летел «Назон». На Анну не смотрел, — боялся выдать накатившую волну радости.
Быстроходный турецкий клипер стоял на якоре в двадцати милях от румынского берега, поджидал катер с тремя пассажирами. Катер с надписью «Полиция» на борту вел по заданному маршруту Константин Воронин. Курс по компасу указал ему Фридман. Сам же Фридман со своим агентом из Штатов Сэмом и с генералом русской милиции Старроком уединились в кают-компании и жарко, нетерпеливо, со злобным раздражением обсуждали эпизод с тремя чеками. Чеки были в кармане Фридмана, и не далее чем завтра- послезавтра в стамбульском банке они получат первую сумму по одному из них — пятьдесят миллионов. Сумма немалая, но еще недавно они были уверены, что только по одному чеку в Стамбуле получат двести пятьдесят миллионов, и такие же суммы на их счета переведут в Вене, а затем и Лондоне. Вышло же все наоборот: планируемые суммы получит Малыш, они же удовольствуются малыми частями от ивановского миллиарда.
— Какая муха Малыша укусила! — простуженно хрипел Фридман. — Какой-то бешеный стал, ненасытный!
Старрок с уверенностью знающего человека проговорил:
— Малыш в силу вошел, он теперь условия диктовать будет. Вы слышали, два трупа волной на болгарский берег вынесло, — его мальчики их порешили. А те, что возле охотничьего домика пластом на весь день улеглись? Малыш на них пальчиком показал. И так с каждым будет. Не вздумайте нечистую с ним играть. У него такая сейчас охрана, — мгновенно приговор исполнит.
— Боже сохрани! — вскинул руки Фридман. — Он ведь даже расписок с нас не берет. Знает: все в точности на его счет переведем. Как уговорились.
Сэм в дискуссию не встревал, он был бледен, взгляд его отрешенно блуждал по углам каюты. Он будто бы и не слышал того, что тут говорилось.
— Дайте чеки, надо посмотреть, — сказал, повернувшись к Фридману. Тот из дипломата достал аккуратно сложенные чеки. Американец долго их разглядывал, потом встал из-за стола и со словами «Надо посмотреть в лупу» пошел к двери, где на вешалке висела его дорожная сумка. Там он долго рылся и вдруг одним прыжком подлетел к Фридману и с размаху ударил его по голове чем-то черным, похожим на тренировочную гантель. И зажал рот Фридману, а обезумевшему от страха Старроку сделал знак: тише!.. И затем, оглядевшись по сторонам, сказал:
— Так надо. Помогите!
И они поволокли оглушенного или уже мертвого Фридмана из каюты. Вытащив грузное, семипудовое тело на дощатый настил палубы, Сэм схватил заранее приготовленную капроновую бечеву с увесистым якорем на конце, затянул узел другого конца на руках несчастного и свалил Фридмана за борт. Ему же на голову бросил и якорь. И как раз в этот момент на палубе появился Костя.
— Что тут происходит? — проговорил он растерянно. Он стоял на краю палубы, как раз напротив открытой дверцы в защитной ограде. Сэм повернулся к нему и выстрелил в упор. Пламя опахнуло лицо Кости, он откинул голову, повалился в воду. Падая, сообразил, что ему как можно дольше следует продержаться под водой, иначе американец выстрелит в него снова. Вспомнил, что ход катера он поставил на самый малый, но все-таки катер идет и, судя по тому, как он падал, удаляется. Он еще подумал: «Я жив и, кажется, не ранен. Да, жив, жив… Только в правой щеке что-то печет».
Потрогал рукой: голова, щека целы, но ухо… Да-да, ухо задето. Наверное, идет кровь и — печет.
Глаза не закрывал. Катер вначале чернел в стороне, потом растворился, и шума двигателя не было слышно. Очевидно, он уже далеко. И воздух в его легких кончился. Задрал голову, одним носом забрал воздух и — снова под воду.
Погружаясь под воду, увидел рядом черный предмет. И веревку. Она извивалась, как белая змея или большой червь. Шарахнулся в сторону, думал, катер, но нет, — над головой руки, они связаны, и от них тянется веревка. И болтаются ноги. Человек!.. Веревка тянется вниз, увлекая тело в глубину.
Спазмы удушья перехватили горло, Костя вынырнул. И увидел катер. Он был уже далеко и удалялся к клиперу, который хорошо был виден у горизонта.
Набрав полную грудь воздуха, Костя огляделся. Берег был виден, но очень далеко, до него не добраться.
Вспомнил, что молод, здоров, хорошо умеет плавать. Приободрился. Разорвал и снял рубашку, вылез из штанов — почувствовал в теле легкость. Ухо не пекло, притерпелось. Лег на спину и увидел небо. Синее-синее, без единого облачка.
Плыл на спине, дышал ровно. Решил экономно расходовать силы.
На спине плыл долго. Прислушивался к сердцу, ко всему телу, — в них была бодрость и сила. Раза два тронул пальцами болевший кончик уха, — нащупал ранку, но она была небольшой и кровь из нее не сочилась. В рубашке родился. Надо же! Стрелял в упор и не попал. Видно, рука дрожала. Сильно дрожала. Зачем я им нужен? В делах последних с ними не замешан, а те, музейные, что со Старроком, — они позади, на них давно крест поставлен. Ну, Старрок, мерзавец! Чуяло мое сердце, опасался его, да вот, наша доверчивость…
И еще являлись мысли: Старрок нынче в мафии международной. Служил у Силая Иванова, а теперь переметнулся к Малышу. И какой-то миллиард рвут на части. Миллиард! Легко сказать!.. Ну ничего, со Старроком я рассчитаюсь. Мне бы на берег выбраться, а там… под землей найду. Но что это? Будто бы шум мотора!
Перевернулся со спины и увидел, что прямо на него катер несется белый, с летящим над волной носом.
— Эй, эй!.. — закричал что есть мочи и вскинулся по грудь из воды, замахал руками.
— Эй, эй!..
Катер летел на него. И когда приблизился, подставил бок, на котором красовалось имя «Назон». Костя еще выше вскинулся, но вдруг почувствовал боль в груди, дыхание перехватило.
С борта Анюта тянула руки, она сердцем почувствовала беду, рванулась к нему наудачу и вовремя поспела.
С работающим на холостом ходу мотором «Назон» безвольно болтался на волнах, и не было вокруг ни белого пассажирского лайнера, ни одинокого паруса, ни чернеющей на горизонте ладьи. Лишь тонкая полоса берега с игрушечными домами рисовалась вдали. Костя, взбираясь на борт, взглянул на берег, и
