чашу и два подноса: один с хлебом, другой с холодными закусками. Поставили на стол и ушли. Еще Силай Иванов завел порядок: суп разливают сами.
А тем временем вернулся Данилыч и сказал: пятеро уехали в Констанцу, а двое…
Подал визитные карточки.
Нина, прочитав их, сказала:
— Малыш и с ним генерал русской полиции Старрок. Чьи это гости?
— Ну, что комедию ломаешь! — вскипел Борис. Повернулся к Данилычу:
— Приглашай к столу!
Данилыч и усом не повел: это был миг, когда и Нина, и он, ее камердинер, должны были утвердиться в своих новых правах.
И они стойко выдерживали характер.
Нина с достоинством проговорила:
— Зовите.
Нина оставалась в четырех комнатах с двумя балконами, выходившими один на море, другой — на Бараганскую степь. Ее спальня помещалась в дальней комнате, в соседней, смежной с нею, на диване укладывался на ночлег Сергей, и еще в одной, той, что примыкала к лестничной площадке, на коврике у двери лежал Барон. Он хотя и страдал от потери хозяина и не ел несколько дней, но стоило появиться Нине и он оживлялся. При виде же Бориса опускал голову, отворачивал глаза и начинал глухо урчать. Нина однажды сказала Сергею: «Силай умер не своей смертью, и пес чувствует, кто его уводил из жизни».
Двери во всех комнатах на ночь закрывались, а пока они еще не были закрыты, на женской половине появился Борис.
Пес рыкнул на него, но шума большого поднимать не стал, лишь вяло поплелся за ним, словно бы хотел удостовериться, за каким лешим он сюда пожаловал. Борис боковым зрением видел сопровождающего, ускорял шаг. В комнате Сергея остановился на минуту, Сергей сидел в кресле, читал книгу. Борис не нашел, что сказать, в недоумении пожал плечами и прошел в комнату жены.
Дверь открыл ногой. И тотчас, опережая его, в комнату скользнул могучий пес и занял боевую позицию возле хозяйки. Нина сидела перед зеркалом на круглом мягком пуфе, обмакивала вату в ароматную жидкость, протирала шею, лицо.
— Так поздно? — спросила, не поворачиваясь.
— Представьте, решил навестить. Ваш казачок, обосновавшийся в соседней комнате, слава Богу, не задержал. В смысле охраны у вас есть чему поучиться.
— Вы уверены, что вам нужна охрана? — говорила Нина, продолжая заниматься туалетом.
— Вам нужна, а мне не нужна! Странная, чисто женская логика.
— Я женщина молодая и, как вы не однажды замечали, не совсем уродлива, — вынуждена остерегаться.
— Кого же? — продолжал Иванов с нарастающим раздражением. — Не того ли, что в соседней комнате? Или, может, меня?
— И вас в том числе, если вы, как вот сейчас, вздумаете навещать меня в неурочное время.
— Ну, хватит, Нинель, препираться. Я тебе муж и не ради ссоры к тебе явился.
Подошел сзади, положил руки на плечи жены. Она деликатно, но настойчиво увернулась. Проговорила:
— Мы тут живем две недели, я тебя не видела на твоей половине, а сегодня вдруг заявился. А где ты был вчера, позавчера и все эти дни? С кем спал, гулял, веселился? Уж не думаешь ли ты меня включить в список своих куртизанок?..
— Нинель, о чем ты?
Нина повернулась к нему. Смотрела прямо в глаза. И произнесла не своим, металлическим тоном:
— Иванов! Не хочу разводить лишних прений: между нами давно нет любви и нет чувств, располагающих к близости. Идите к себе и хорошенько подумайте, как быть с нашим браком. А завтра мы вернемся к этой теме и все порешим к обоюдному удовольствию.
Подошла к двери, широко растворила ее. Иванов постоял с минуту, помычал что-то себе под нос и удалился. Дверь за Борисом звонко защелкнулась, и Нина закрыла ее изнутри.
Барону был постелен коврик у порога средней комнаты, — там, где на диване расположился и Сергей, — и пес контролировал все пространство.
Обнимая ее, Сергей сказал:
— Не слишком ли ты с ним?
— Он из той породы, которые любят плеть. Она им во благо.
Утром Нина встала позже других. Данилыч доложил, что гости пили кофе и уехали на катере. В беседке ее ожидает Борис Силаевич.
Спустилась к нему в сопровождении Барона. Иванов, приветствуя ее, поднялся и галантно поклонился. Такого почтения к ней со стороны мужа никогда не было, но она сделала вид, что ничего не замечает, ничему не удивляется, больше того, сохраняла на лице строгость, что, впрочем, тоже было новым в ее отношении к Борису. Он спросил:
— Как вам спалось?
— Слава Богу, спала хорошо. Мне никто не мешал. А вы?
— Я тоже спал крепко.
— Нина разлила по чашечкам кофе и ждала, когда он начнет пить. Борис заметил это, улыбнулся.
— В своем доме ты никому не доверяешь.
— Твой батюшка доверял, но ты знаешь, чем это кончилось.
— Ты до сих пор думаешь, что это сделал я?
— Но, может быть, ты мне скажешь, кто это сделал? Борис молчал. Отпив глоток кофе и откусив дольку шоколада, он начал так:
— Как деловой человек, я хочу предложить тебе джентльменское соглашение: не расторгать наш брак, ничего не менять в укладе жизни, — будем жить, как жили.
— Да, в твоем положении этот вариант наилучший и, пожалуй, даже единственный.
Она пила кофе, но ничего не ела. Взяла себе за правило до двенадцати часов не есть и ничего не брать в рот после семи вечера. Она всерьез полагала, — и была права в этом, — что ее красота и совершенные формы — капитал, принадлежащий не только ей. Всюду, где бы она ни была, в особенности на пляже, она ловила на себе восхищенные взгляды, дарила людям радость общения с прекрасным и потому решила, что не вправе портить, разрушать то, что создала сама природа.
Борис не знал этого и думал, что воздержание в еде означает лишь то, что она очень хочет кому-то понравиться. Уж не тому ли казачку, что поселился у нее в соседней комнате? Это обстоятельство больно задевало его, но он целую ночь думал о том, что любовь их уж никогда не возродится, и ему для обеспечения своего собственного стиля жизни нужно налаживать с Ниной новый модус взаимоотношений. Он в данном случае поступал так, как, по рассказам матери, поступила его тетушка Розалия. Однажды ее муж Ефим, пряча глаза куда-то в сторону, сказал:
— Роза, мне нужен развод.
— Ты кого-то полюбил? Да? Это новость. Я не знала, что ты можешь кого-то любить. Но скажи мне, пожалуйста: кто та несчастная женщина, которую ты полюбил?
— Люся, ты ее знаешь.
— Ах, Люся! Та, что в третьей лаборатории моет колбы, за всеми убирает и получает за это гроши. Люся! Ее можно любить? Новость. Что же ты в ней нашел такого, что уже можно полюбить? Ну ладно. Это неважно. Раз полюбил, таки уже полюбил. Для одних любовь — счастье, для других — черт знает что! Ты полюбил, и тебе уже не поможешь. Слава Богу, я никогда никого не любила. Но что же ты хочешь от меня?
— Я же сказал: развода.
— Ах, да, развод. Это надо собирать бумаги, куда-то идти? Зачем? Разве нельзя так… Полюбил — так и
