абажуром? Наверное, нанял кого-нибудь из русских рифмоплетов, которые пристрастились к прованскому вину, а на дорогу домой денег нет. И все-таки Кторов… Новая комическая серия — и все у его ног. Может, именно это сейчас и нужно публике — грустные трюки? И покоряет он своей безоружностью, вот чем. Это может «купить», да, может. А что он выделывал в ресторане! Если попытаться объединить, перемешать, дать зрителю вздохнуть на бессмысленных падениях, а потом — рраз! — и тебе Отелло. Ожогин заерзал. Кажется, он начинал понимать, что надо делать. А делать вот что — наверное, завтра подписать контракт. Много ли у Кторова своего реквизита? А все-таки не простовата ли наша синематографическая публика для него? Опять риск, а Толстой все выгреб. А ведь серии с Кторовым можно было бы продать в Америку и победить Холливуд. Он же существо как с другой планеты, он зачарует. Такие сборы можно сделать! Надо ли будет платить процент Нине? Как будет строиться доход?
Мысли Ожогина вяло бродили по кругу. Чардынин молча смотрел в темень за окном. Теплый ветер гулял в салоне автомобиля. Вдруг из окна в сумрак машины занесло большую бабочку — мягкие синие крылья мерно поднимались и опускались, пока она фланировала над их головами. Вверх-вниз, вверх-вниз. И скрылась в теплой темноте.
Дома Ожогина ждало письмо от Лямских. Они рассказывали — наперебой, письмо писалось двумя разноцветными перьями — о том, что на Кавказе, в театрике города Боржоми видели «инженерную драму Бориса Кторова», «важнейшее шоу», «нельзя упустить». Из письма выходило, что они говорили с Кторовым и даже давали ему адрес Ожогина в Ялте. Было это два месяца назад, письмо затерялось, судя по штемпелям, обошло не один почтовый участок и все-таки вырулило на финишную прямую. «Тогда да. Завтра же контракт. Не думаю, что он много запросит», — сказал себе Ожогин, еще раз пробегая глазами разноцветные строчки.
Утро было подернуто дымкой, отчего, казалось Чардынину, в воздухе была разлита таинственность. Он встал первым в доме. Было часов шесть утра. Никто не суетился на кухне, псины мирно спали — все трое сопели в гостиной на подушках, которые сами же затолкали под рояль. Рояль был привезен сразу после того дня, когда приезжали Лямские, — и ждал их. Чардынин сделал себе кофе и сел в саду. Нетерпение охватило его еще в середине ночи, когда часа в три открылись глаза, сон ушел, а на смену ему пришло навязчивое желание ехать подписывать контракт с Кторовым. Чардынин ждал, когда проснется Саша. Если Ожогин сомневается в кторовских сериях, тогда он, Чардынин, должен настоять на их запуске и рискнуть тем, что, возможно, ему при обстоятельствах причитается. Задумчиво приковылял к столу длинноухий Бунчевский, тоже, видно, не выспавшийся, и улегся Чардынину на ноги, как уставшие крылья, распластав по траве уши. Чардынин улыбнулся. С момента встречи с Кторовым он вдруг стал повсюду видеть репризы и трюки.
Ожогин спустился часа через два, когда Чардынин окончательно извелся. Глотнул остывшего кофе, сунул в рот сигару и уселся в плетеное дачное кресло.
— Вот что, Саша…
— Вот что, Вася…
Они посмотрели друг на друга и засмеялись.
— Я только хотел спросить о Кторове. Что ты решил? — сказал Чардынин.
— Ну и я примерно о том же. Скажи честно, Вася, ты действительно считаешь, что он «купит» публику, или тебе просто очень хочется, чтобы он ее купил?
Чардынин помолчал. Лицо его было нахмурено, на нем появилось упрямое выражение.
— Ладно, не хмурься, упрямая башка. Я уже решил. Просто ответь на вопрос.
— Я не знаю, «купит» ли он публику, — медленно проговорил Чардынин, словно с трудом подбирал слова. — Но я знаю, что публика будет полной дурой, если не «купится».
Ожогин хмыкнул.
— Заодно и мы с тобой останемся в дураках. Вот о чем я подумал, Вася, не будем говорить Нине Петровне об этом контракте. До поры до времени не будем.
— Значит, ты не уверен?
— Не уверен. И договор заключим не на «Новый Парадиз», а на старую фирму, на «Ожогина и Ко».
— Значит, уверен?
— Уверен.
— Черт! Ты меня окончательно запутал, Саша!
— Да я и сам запутался. Не знаю, что правильно, а что — нет. Сбил меня с толку твой Кторов. Поэтому и хочу, чтобы это было только наше с тобой дело. Проиграем — сами будем виноваты. Выиграем — тем лучше. Не придется делиться.
— Еще одно, Саша. Я хочу сам заключить контракт.
Ожогин кивнул.
— Заключай. У тебя в старой фирме ведь есть доля? Ну и хорошо. И сразу начинай им заниматься. Сценарии, реквизит, партнеры, съемки — все на тебе. Полный хозяин. Как ты думаешь, сколько он запросит в неделю?
И они принялись обсуждать, сколько денег смогут платить печальному комику за его смех и слезы.
Глава 6
Кинопробег начинается
Весь апрель Ленни и Евграф Анатольев, ныне именовавший себя «верховным продюсером кинетической фильмы» и «распорядителем чистого кино», не вылезали из конторы господина Щукина, составляя план создания автоколонны. Ленни бросилась в работу, как бросаются самоубийцы с моста, запретив себе думать о том, что произошло. Решено было собрать три грузовика — для съемочного оборудования, проявочной техники и монтажной комнатки, — а также легковой «Паккард» для съемочной группы. Анатольев показал себя затейливым коммерсантом и договорился с автомобильной компанией «Руссо-Балт» о том, что они предоставят грузовики практически бесплатно — ну, за славу и пару рекламных роликов, которые Анатольев ловко навязал Ленни. Он потирал руки — даже удивительно, насколько не обмануло его чутье в тот дымный вечерок в «Кафе поэтов», дельце-то может оказаться прибыльным не только в художественном смысле. Пасьянс складывался на удивление бойко.
Итак, Ленни собирала команду. Химика, который должен был заниматься проявкой, и монтажера она нашла довольно быстро, а вот какого оператора пригласить, пока было неясно. Ленни хотела снимать сама, но отдавала себе отчет в том, что это может завести затею в тупик. Когда она подменяла Эйсбара в съемках для киножурналов, у нее было простейшее оборудование, собственно, старенькая камера — только рухлядь ей и доверяли — и штатив, тоже склонный к переломам ножек и ручек. Но теперь, чтобы осуществить замысел — «Ваш день — ваш фильм», нужно было немало технических ухищрений. Одной не справиться. Самое важное: ни в коем случае нельзя допустить, чтобы ее планы застряли в плену ее же воображения.
Ленни старалась не вспоминать тот декабрьский день, когда она крутилась как дервиш, брызгая слезами в фотомагазине. Но в то же время заставляла себя вспоминать, как оглоушило ее открытие: ее существование целиком построено на иллюзиях, которые она производит на свет. Теперь она следила за собой и за ними — иллюзиями. Следила цепким взглядом надсмотрщика. Она изменилась. Перестала по- птичьи весело подпрыгивать. Перестала смотреть на собеседника с «улыбкой-лампочкой» — так когда-то давно назвал Эйсбар то, как она, поворачиваясь в разговоре к собеседнику, ласково освещает своими внимательными искрящимися глазами лицо визави. Обида и короста унижения не мешали ей ночью по- прежнему вспоминать его. Сначала Ленни было стыдно перед собой, но потом она сказала себе, что имеет право распоряжаться собственными иллюзиями, как ей хочется.
Евграф Анатольев тоже было надумал ехать в киноэкспедицию. Собственной холеной персоной. С моноклем, разноцветными тюрбанами и шелковыми пальто с лисьей подпушкой — со всей этой красотой, которая, по молчаливому мнению Ленни, вносила бы известный диссонанс в их встречи с жителями
