неизвестно кого по особо важным делам означала, что у российских властей после событий семнадцатого года совсем плохи дела с идеологией, что власть боится черни и не знает, как на нее воздействовать. А пуще всего боится недобитых большевиков, умеющих какими-то одним им известными способами эту чернь гипнотизировать. Идеология власти — теперь его, Долгорукого, хлеб, любовь и фантазия. Он усмехнулся: для идеологии нужны идеи, которых у него хоть отбавляй. Власть не прогадала, пригласив его. На Западе это, кажется, называется «политическая техника»… нет, «технология». Странное слово.
Мелькнула тень тоски: сейчас радужные планы, гостеприимство иллюзий, а потом начнется тяжкий быт. Автор начнет сходить с ума, идея окажется эфемерной и недоступной для реализации. Это же как с концессиями — сначала все мыслью летят туда, куда перст указующий направлен, а когда надо отправлять чемоданы, оказывается, что дороги еще не проложены. А тут проект-то хрупкий, столько акцентов — царскую семью не напугать, средний класс облагородить, толпу приструнить, дельцов заманить. Ой, в Ниццу, в Ниццу, в Ниццу! Где оскорбленному есть сердцу, как писал несчастный дипломат. И московскую обильную пищу Долгорукий переваривал с трудом, и на сладостном побережье остались у него две жены, незаконная и венчанная, которые, наконец спевшись, и стали проигрывать его деньги. Что еще они творят там в своих платьях из павлиньих хвостов — лучше не думать! Flippers — вертихвостки, любительницы вечного аперитива. Страшась разорения, он и принял предложение вернуться в Москву.
— …Закажем костюмы и грим художнику из театра Таирова — пусть ворвется в город монгольская орда в шапках-луковицах с витыми копьями, из другого времени… вот, посмотрите.
Пока Долгорукий уносился мыслями в Ниццу, Эйсбар перебросил свои рисунки уже на пятый лист.
— Я бы с Таировым тоже пока повременил. Фактура должна быть реалистичной — тут не нужны разночтения, давайте без игривого авангардизма. Вспомните Гаршина, да и Антон Павлович умел двумя штрихами нарисовать жуть. А Бунина не надо — слишком много парчи. Оденьте толпу в рваные рубахи и платки, ваше дело — придумать, как ее остановить. И как хорошенько напугать сочувствующих большевикам, а то у нас, знаете ли, много увлекающихся среди интеллигенции.
— А пустят в Зимний? Я сделаю световой эффект — дворец на мгновение зальет сияньем так, что он будто исчезает с лица Земли! И пусть главным защитником будет женский батальон, амазонки, суфражистки, те, которым все нипочем…
— Вертихвостки… — задумчиво добавил Долгорукий.
— Вот-вот! — Эйсбар вдруг вспомнил о Ленни и молниеносно увидел ее с ружьем, прячущуюся за дивную мраморную барышню скульптора Шубина. В солдатской форме, пригнанной по размеру. Белое с черным — и за каждой статуей. Такое можно…
Долгорукий удивил его своим профессионализмом, потому что разнес в пух и прах видение, пока оно еще только таяло:
— И, конечно, без французских влияний — туманностей, женских силуэтов в дымке. Вы же талантище — и мы надеемся увидеть совершенно своеобычную русскую стилистику. Придумаете что-нибудь к концу недели? Идею, ход…
Эйсбар кивнул и стал выбираться из низкого кресла — разговор явно заканчивался. Но… Он хотел на чем-то настоять, интуиция говорила ему, что может быть ловушка.
— Я обсуждал с одним из кинематографических коммерсантов бюджет массовки — так мы, наверное, будем называть толпы на съемочной площадке. Это… — он назвал цифру.
Долгорукий рассмеялся.
— Милый вы мой, умножьте на два, а то и на пять. Вы же теперь в другой весовой категории. За вами — держава. Это же не Ожогины и Студенкины! Ну а теперь коктейли и чарльстоны — слышали про такой танец? Вы, вообще, в Европе бывали или в Северной Америке? Или все с крестьянками и футуристочками знаетесь? У нас сегодня небольшой вечер, я почел бы за удачу, если бы вы приняли мое приглашение. У нас очень запросто! Знаете, моя жена — уж это, доложу я вам, настоящая вертихвостка в английском понимании — это же английский термин, вы слышали? Flippers! Они завладеют миром к середине столетия — я вас уверяю. Не сегодня завтра будут голосовать, отдельные счета от мужей заведут… Я привез из Франции один ролик киноновостей — совсем свежий, вы непременно должны посмотреть! Границы пристойного значительно расширены. Или, наоборот, границы непристойного… — он уже вел Эйсбара по коридору как раз мимо тонкоруких мраморных сильфид, которые немо смотрели им вслед мраморными глазами без зрачков. Из-за дверей в конце коридора несся радостный гул. Долгорукий успел подумать, что пока Эйсбар выглядит бессребреником. Но это пока.
…Двери распахнулись, Долгорукий слегка подтолкнул Эйсбара вперед, и тот оказался на пороге огромного зала. Свет брызнул ему в лицо. Он непроизвольно зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, что зал усеян множеством человеческих фигурок. Все головы были повернуты к нему. Сотни глаз устремлены на него. На долю секунды Эйсбара охватила столь не свойственная ему и потому ошеломляющая паника. Но в следующее мгновение уже иное чувство владело им. Он почувствовал себя гораздо выше этих рассеявшихся по залу человечков, похожих на шахматные фигуры, словно стоял на постаменте, а они снизу в трепете душевном взирали на него, вытянув тонкие шейки. Что-то похожее он ощущал, когда на летном поле наблюдал за Ленни с деревянной вышки. Он непроизвольно выпрямился, став еще выше. Масштабы, масштабы.
Округлый Долгорукий выступил вперед.
— Медам и месье! — провозгласил он, делая всеохватывающий и как бы к чему-то приглашающий жест рукой. — Позвольте представить — Сергей Борисович Эйсбар. Многие из вас — уверен — знают его как молодого талантливого режиссера, надежду нашего отечественного синематографического искусства. Что ж, в наше время созданы все предпосылки для того, чтобы надежды претворялись в жизнь. И вот перед нами — победитель конкурса на создание крупномасштабной эпопеи «Защита Зимнего», которая ровно через год будет венчать празднования по случаю пятилетней годовщины счастливого предотвращения большевистского заговора. Напомню, что в конкурсе принимали участие такие столпы мировой синематографии, как Дэвид Гриффит, Фриц Ланг, Жорж Мельес и многие другие. Однако стоит ли говорить, что только НАШ режиссер…
Дальше Эйсбар не слушал. Долгорукий плел свои кружева про «историческое значение», «дело государственной важности», «доверие царской семьи», «условия наибольшего благоприятствования», «уверенность в том, что»… Эйсбар разглядывал зал. Тот был ослепителен. Белизна и позолота взмывали вверх, к стрельчатым окнам и сводчатому потолку. Белоснежные маркизы расшиты были золотыми двуглавыми орлами. Такие же орлы украшали простенки между массивными колоннами. Портрет государя в полный рост в парадном, разумеется, мундире замыкал череду колонн, украшая торцевую стену зала и воплощая собой торжество державности. Над портретом тоже витал лепной орел. Долгорукий завершил свою речь еще одним плавным всеохватывающим жестом. Публика дружно сдвинула ладони. Подлетел официант с двумя бокалами шампанского на серебряном подносе. Эйсбар машинально взял бокал. Шампанское просвечивало сквозь хрустальный рельеф двуглавой твари.
— Позвольте, я вас представлю, — шепнул Долгорукий, беря Эйсбара за локоть и увлекая за собой.
Толпа мундиров и фраков окружила их. Долгорукий вел Эйсбара, как сквозь строй, нашептывая на ухо: «помощник министра», «надворный», «статский», «особо приближенный». Эйсбар кивал, улыбался, жал руки. В твидовом пиджаке он не испытывал ни капли неудобства среди сверкающей манишками и драгоценностями толпы, по-прежнему чувствуя себя повелителем мух.
— Боже, как он хорош! Божественно хорош! Я падаю! Мне дурно! — донесся до него девичий возглас. Усмешка тронула уголки его рта. Глаза непроизвольно сузились.
«Вот дура!» — подумала Ленни, стоя позади объемистой девицы, собравшейся падать в обморок. Хотя если бы ее саму сейчас спросили, что она думает об Эйсбаре, она бы ответила примерно то же самое: «Божественно хорош».
Эйсбар не видел ее, но она наблюдала весь его триумф с самого начала — с феерического появления в проеме парадных дверей, когда весь зал одновременно повернул головы в его сторону и замер в немом стоп-кадре на восхищенном вздохе. И она тоже замерла в немом стоп-кадре, пораженная и восхищенная, не в силах оторвать от него глаз. Странное чувство владело ею. Ей казалось, что она, выпав из реальности, оказалась внутри фильмы (настолько фантастическим было все происходящее) и что Эйсбар — не человек,
