— Да, госпожа Виттек, в новолуние о ночном покое и думать нечего.
Чтобы противостоять представительницам клана норн,[259] мне порой приходилось вторгаться в сознание Фолькера насильственно:
— Кончай с этим новолунием. Сейчас мы идем покупать тебе новый костюм!
Его беспощадная самоэксплуатация приносила духовные плоды. Работы Эдгара Энде после Цвиккау и Битигхайм-Биссингена показывались и в Кёльне, и в Мюнхене. Фолькер ездил в Париж на открытие выставки «Живопись XX века». Именно он подвел Франсуа Миттерана к картине «Барка». Влиятельные музеи начали покупать произведения Энде, что способствовало возрождению интереса к художнику. Шоколадная фирма «Шпренгель» даже предоставила в распоряжение Фолькера списанный компьютер, который с тех пор помогал ему в сизифовом труде каталогизации:
Dia 114 «Львиный ров» 1946, 51Ч77, гуашь, подп. /датир., 13 000
Dia 118 «Апокалиптический ангел» 1946, 72Ч51, мелки, б.п. /датир., 9000
4184 Dia…
Поскольку Фолькер, маниакально преданный искусству, вовлекал в свою жизненную орбиту все больше самых разных людей, его начал посещать и некий пожилой господин, которому можно было звонить в любое время суток (если с компьютерным динозавром случалась какая-то беда и графическое изображение, создававшееся с таким трудом, вдруг превращалось на экране в подобие озерца — в смешение красочных струй):
— Он опять не функционирует.
— Позвольте мне к вам заглянуть.
Потом чужак и Фолькер до трех утра сидели перед мерцающей картинкой. Главным занятием пожилого господина, справлявшегося с любым компьютером, была организация органных концертов. Я уже ничему не удивлялся. Да и что от меня зависело?
Нередко мне казалось, что я лишь притворяюсь живым. В такие минуты я завидовал Вильгельму, Бруно, Йенсу, другим, у которых всё уже позади. Смерть — не только пугало. У меня завязались с ней особые отношения.
Возрастное самоощущение: с каждым прожитым месяцем я сильнее чувствовал, что давно уже распрощался с жизнью. Но меня неизменно беспокоил вопрос: не лучше ли просто бездумно наслаждаться оставшимся временем? Имеет ли смысл продолжать работать и подчинять себя дисциплине? Так ли уж интересуют меня выборы в бундестаг, план перехода на «евро», Love Parade, клонированные овечки в Шотландии?
На посторонних я, как правило, производил впечатление человека радостно-возбужденного, с редкими вкраплениями меланхолии. Почему бы и нет? Может, я был бы таким, даже если бы надо мной не нависла смертельная угроза.
Все изменилось за несколько секунд, во время волейбольной игры.
Уже много лет я дважды в неделю играл в волейбол: играл как любитель, не особенно придерживаясь правил. В Bavaria Rose мы нередко часами забавлялись с мячом, что поддерживало нас в форме, избавляло от излишков агрессивности и оживляло товарищеские отношения. «Кто-нибудь одолжит мне носовой платок?»
Осенью 1998-го я решился пробить через блок с касанием, хотя давно не считал себя способным на подобные подвиги. Удар получился. Но когда после прыжка ноги мои снова коснулись пола, послышался такой звук, будто порвалась струна. Одна нога у меня подломилась, и я распростерся под сеткой. Почувствовал острую боль. Минеральная вода из бутылки — как средство охлаждения — помогла, но мало.
В колене что-то произошло.
Я понял: целостность моего организма нарушена. Неделями я игнорировал травму. Однако нога болеть не переставала. При некоторых движениях я от боли сгибался пополам.
Свершилось! Теперь любой врач, к которому я обращусь, скажет: «Посмотрим, что там внутри».
Колено распухло. Надо было идти к ортопеду. Врачиха рассматривала рентгеновские снимки, не догадываясь, почему я с такой тревогой жду ее слов.
— Разрыв связки.
— Наложите шину?
— Связки не срастаются.
— Может, у меня срастется.
— Вам нужна операция.
Я ушел из больницы и больше туда не вернулся. Скоро я уже не мог ездить на велосипеде. Я нашел другого ортопеда, о котором было известно, что оперативному вмешательству он предпочитает естественный процесс заживления. В тот же период я вел передачи на радио, ковылял по улицам нашего мира, мысленно с ними прощаясь, выступал с чтениями, совершая последние поездки, о которых договорился раньше. Новый ортопед крутанул мою ногу так, что я вскрикнул.
— Клиника хирургии коленного сустава в Штраубинге. Это лучшее, что я вам могу предложить. Ложитесь как можно скорее.
— А если я откажусь от операции?
— Тогда лет через пять-шесть ваше колено придет в полную негодность. И кончится это тем, что вы будете передвигаться по дому в инвалидной коляске.
Меня попросили заполнить какие-то бланки. Указать имя. Дату рождения. Номер больничной кассы. Место жительства. Курсивом было выделено:
Анализ на ВИЧ: отрицательный, / положительный.
Курсивная строка, в которой я должен был проставить крестик, решала вопрос о моей жизни и смерти, вообще обо всем.
Пятнадцать лет нежелания знать, осторожности, тайного интереса к успехам медицины отошли в прошлое. Внутренне я метался от паники к смиренному «Значит-так-тому-и-быть» и обратно. Я сложил формуляр.
Со мной случилось то, что — по разным причинам — случалось со многими. Со своим телом, желая по возможности сохранить его независимость, я отправился… к врачу Фолькера. Я наконец захотел, чтобы сомнения остались позади.
— Мне нужно пройти ВИЧ-тестирование.
В приемной лаборатории, занимавшейся в основном такими анализами, я увидел знакомые лица.
Я не думал, что результатов придется ждать три дня. Эти дни превратились для меня в преддверие ада. Мир, который я вот-вот должен был утратить, представлялся мне бесконечно ценным. И все же я лепетал ему: Farewell.[260] Мы с ним уже пережили время сопряженности друг с другом. Теперь — после меня хоть потоп, больше выдержать я не в силах. Кроме нескольких текстов ничего от меня не останется…
С Фолькером я не мог об этом говорить. Я полагал, что, если результат все-таки окажется отрицательным, упоминать об этом при нем, все больше страдающем от своих болезней, будет жестоко: ты, дескать, умрешь; я тоже, но в необозримом будущем.
Мы поужинали вместе; он чувствовал, что со мной что-то не так; время от времени мы опускали глаза, и каждый смотрел в свой бокал.
— Поедешь в Венецию, на Биеннале? — спросил я.
— Может быть.
Следующий поход к врачу, ясным солнечным днем, был дорогой на эшафот. Я старался подавить в себе волю, чтобы какая-то посторонняя, относящаяся к высшему порядку сила, направляла мои шаги (а потом, если останется время, мне еще предстояло с ней разобраться).
Долгое ожидание в приемной. Непроницаемый взгляд медсестры: «Пожалуйста, во второй кабинет». Ожидание в кабинете, куда я пришел в этот день, одевшись особенно элегантно. Шаги врача в коридоре, куда-то в дальний конец. Наконец врач рывком распахивает дверь, подходит ко мне. Берет папку с историей болезни, быстро ее пролистывает, поднимает глаза:
