Она всегда тащила за собой Поликсену — и в учебе, и в танцевальном зале, и на репетициях, и в проказах. Подруга была редкостно хороша, но как-то нетороплива, даже ленива, и Мавруша успевала множество дел переделать, пока та только садилась за рабочий столик и придвигала к себе пяльцы. Особых артистических талантов ей тоже Бог не дал, но Мавруша умела подластиться к воспитателям, чтобы на сцене они оказались в паре, и играла за двоих, Поликсене оставалось только улыбаться, поворачиваться и делать старательно заученные жесты. Даже когда красавица забывала слова роли, Мавруша выручала какой-нибудь занятной выходкой, гримаской, неожиданным движением, жестом, чтобы дать Поликсене время прийти в себя.

И странно было, что именно Поликсена, по виду — бесстрастная полноватая блондинка, вдруг натворила таких дел, а Мавруша, от которой можно было ожидать самых причудливых поступков, еще даже ни с кем не поцеловалась.

— Понимаю — что ты нарочно сама себе все выходы закрываешь, чтобы сидеть в тупике и плакаться на судьбу! Нельзя же так! — крикнула Мавруша.

На это Поликсена не ответила, а только высвободилась из подружкиного объятия. Затем она сняла шаль и, опрятно сложив, повесила на спинку кресла. Под шалью на ней было простое платье, без фижм, темно-зеленое, зашнурованное очень слабо.

Сев на край дивана, Поликсена склонилась, чтобы расстегнуть туфли — и не достала до пряжки рукой. Тут же Мавруша стремительно опустилась перед ней на колени и помогла.

— Совсем плохо… — сказал Поликсена. — Даже обиходить себя не могу… что дальше будет?..

— Это естественно, — тоном взрослой и опытной женщины отвечала Мавруша. — Вставай, поворотись, расшнурую.

Когда платье упало к Поликсениным ногам, обозначился под сорочкой округлившийся стан и выпуклый живот.

— У меня ноги сильно опухли? — спросила Поликсена. — Если совсем разбухнут, мне ходить не в чем, хоть за лаптями на торг посылай.

— Да, с туфлями беда, — согласилась Мавруша, разглядывая и трогая щиколотки подруги. — Нужно добыть чьи-то разношенные. Я добуду! Умывайся и ложись. Хочешь — уксусом покурю?

Пузырек с ароматным уксусом стоял на ее туалетном столике, там же была подходящая для этого дела ложка.

— Покури, пожалуй.

Пока Мавруша наливала уксус в ложку и грела эту ложку на огоньке свечи, Поликсена снова заплакала.

— Да перестань же, не огорчай младенчика! — прикрикнула Мавруша.

— Да уж огорчила — никогда он родного батюшки не увидит… Отчего я такая дура?..

— Оттого, что нас учили физике с архитектурой, а не родней считаться. Ты ни в чем не виновата, Мурашка, решительно ни в чем! Разве ты могла знать?..

— Должна была знать! Кабы знала — и беды бы не случилось! Сташка, это меня Бог наказал…

— За что? За что тебя наказывать? Давай еще раз все обсудим. Садись, я тебя укрою.

— Не надо, мне жарко.

— Как угодно. Ну вот привезли тебя в Москву. Из нашего Смольного — прямиком сюда. Ты одиннадцать лет родни не видала! Ты о ней и не думала никогда! А ее там — сто человек! Да что — сто? Двести или триста! Можно ли всех сразу узнать и запомнить? И когда тебе толкуют, кто чей дядя или кузен, кто с кем в свойстве, тоже сразу не упомнишь. Хорошо еще, что жениха научишься в толпе узнавать! Да — еще ведь и женихова родня! То-то в голове у тебя была путаница!

— Так я его одного и узнавала. Понаехали какие-то старухи, головы у них убраны, как при покойной государыне, все размалеваны одинаково, все беззубые, и все одно талдычат — еще поди разбери… А ты — слушай да приседай, да показывай кротость и благоговение! У нас, бывало, когда государыня приезжала, — и шутки, и смех, и проказы, и сама она с нами веселилась! А эти — как мраморные болваны размалеванные! И с женихом даже не поговорить, не спросить — какие книжки читал, какие оперы слушал. Привели, поставили передо мной, сказали — дитятко, вот тебе жених! И все! А потом повезли к Облонским, а там — он… и — все!

— Но неужели ты не догадалась расспросить о нем?

— Да стыдно было расспрашивать, я ж невеста! А я увидела его, услышала — и как по небу полетела. Ты этого еще не знаешь…

— Не знаю, — помолчав, согласилась Мавруша. — Откуда мне знать? Я ведь прямо из Смольного поехала сперва к Федосье Сергеевне, а потом меня забрала Сашетта. И у Сашетты был за это время лишь один прием. Я ни с кем и не познакомилась… Но ежели б познакомилась и поняла, что тот человек мне не противен, я бы о нем тут же разузнала — кто таков, каких родителей, где служит!

— Дурочка, это тебе только так кажется. А влюбишься — ума лишишься. Особливо когда видишь, что и он влюблен.

— А в тебя не влюбиться нельзя, ты у нашего возраста самая красивая.

— Музицировали вместе, стихи читали, никто ничего дурного и вздумать не мог — все же знали…

— Но ты же называла его кузеном. Неужто тебе на ум не взбрело, что кузен — это близкий родственник?

— Так у меня кузен Жан есть — он золовки моей покойной бабки внучатый племянник, если я не перепутала. И тоже — велели звать кузеном. А у господина Криницкого тоже родня — и тоже всех кузенами зову…

Мавруша покивала, соглашаясь. То, что Поликсена своего несостоявшегося жениха называла господином Криницким, уже одно это говорило: даже малой искорки любви в ней не вспыхнуло, когда привезли в Москву и познакомили с почтенным, всеми уважаемым чиновником тридцати пяти лет от роду — самый подходящий для женитьбы возраст. У чиновника есть то, что надобно для хорошей семьи, — карьера; сейчас поедет в Пруссию, будет в Берлине, при посланнике, хорошо себя покажет, получит достойное жалованье; следующее назначение — в Париж, о чем можно только мечтать…

А душа-то уже была готова любить навеки — светлая и чистая душа неопытной смольнянки, представляющей жизнь по французским романам. А тот, кто нечаянно смутил душу, и впрямь был величайшей в мире любви достоин… И во французском романе девица с кавалером шесть томов подряд прегалантно переписываются, а в жизни десяток раз обменялись взорами — и уже все отдать готова за поцелуй!..

— Послушай, я придумала! — воскликнула Мавруша. — Нужно написать государыне!

— И что же?

— Государыня прикажет Святейшему Синоду, чтобы вас повенчали! Она может! Ведь бывало, что венчали родственников! У Федосьи Сергеевны князя Орлова вспоминали, я слушала — так он на двоюродной сестре повенчался! На двоюродной!

— Не может быть! — в голосе Поликсены Мавруше почудилась надежда.

— Да, да! Давно, очень давно, мы еще в первом возрасте были! Они друг дружку полюбили и где-то в провинции, в деревне, повенчались. Что шуму было! Сенат хотел их разлучить и обоих послать на исправление в монастыри. И Синод — ты же понимаешь, что сказали в Синоде. И еще, сказывали, князь Орлов тогда с государыней поссорился. Ну все, казалось бы, против них! А государыня все же за них вступилась — всем наперекор! И госпожу Орлову статс-дамой пожаловала, и орден Святой Екатерины ей дала, и они по-настоящему стали мужем и женой, и никто более их не трогал! Теперь понимаешь? У государыни же там, в Синоде, и чиновник есть, называется — обер-прокурор! Федосья Сергеевна о нем толковала, что он приказы Ее величества Синоду передает… Она помнит, как его звать… сказывала, стар уже очень… Ох, как же его звали? — От невозможности вспомнить Мавруша заколотила кулачком по столу. Ее горячий нрав не выносил таких запинок.

— Но я не хочу, чтобы нас венчали, — тихо сказала Поликсена. — Все так запуталось…

— Постой, погоди, ведь тот батюшка, которого нашел твой, твой… Ну, тот батюшка узнал, что вы близкая родня, и отказался венчать. И другой отказался. Хотя, по-моему, совсем не близкая. А когда государыня узнает, что девица-смольнянка попала в беду из-за нежных чувств, то непременно поможет, прикажет — и вас повенчают!

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

1

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату