такую же белую безрукавку, какую после смены носил Михаил.
— Ну кому сказано?! — строго взглянула она на Эдика.
— А я чего?.. — И он перешел на другую сторону улицы. «Фигуриста, словно кинозвезда!» — отметил он про себя и облизнулся.
В комнате Сморчкова все оставались на своих местах.
— Так вот, друзья, — более доверительным тоном заговорил Сморчков. — Эдика и Липу выпроводил не зря. И не сердись, Лука, на меня за Олимпиаду Федоровну. Женщина она хорошая. А дело щепетильное. Эдик все может завалить. Убрать Мишку надо нам самим, без него. Если бы я его не предостерег тогда с Ниной Кулашвили, он бы завалился и нас бы продал. У него на хвосте висел участковый, а он проморгал. Но хватит о нем. Теперь о деле. Или кто-нибудь против?
— Да, салага, он и есть салага! Только бабы да карты на уме. Ни одну юбку пропустить не может! А рогатка чего стоит! Я недавно видел, как он из рогатки в воробьев стрелял! Ненависти в нем много, а ума бог не додал. Действовать без него будем. Прав, Александр Александрович, — уважительно закончил Лука. — Продолжайте.
Зернов и Бусыло согласно кивнули.
— Я полагаю, надо избрать то же место на Пушкинской улице, где мы собирались раньше, чтобы прикончить Мишку. Стройка немного выросла, но действовать надо так же, с пролета третьего этажа. Нужно подстраховывать с левой стороны, где деревянные ворота. Хотя тот, кто говорил с Кулашвили, предлагая ему оставить нас в покое и уехать отсюда, тот человек отмечает, что Кулашвили возвращается ночью домой исключительно по правой стороне. Только по правой. Тогда случайность — встреча с пьяным — вывела его на середину улицы. Да и этот вездесущий Чижиков с оружием оказался рядом. Но по теории вероятности это один раз из тысячи может случиться. Я предлагаю со стороны стройки поставить Бусыло с Зерновым, как тогда. А у ворот деревянных встанем я и Лука.
Лука самолюбиво засопел:
— Что ж я, один не справлюсь? Он по левой и не ходит, а мне не доверяют, вроде Эдика.
— Я не хотел обидеть, но где двое — там вернее.
— Ну ладно, поглядим.
— Александр Александрович, а когда его ночная смена?
XIV
Пока шел этот «совет», Эдик без особых предосторожностей ввел Липу на второй этаж, открыл дверь в свою комнату.
В комнате, чисто прибранной, обстановка была убогая. Стол обеденный на тяжелых ногах, диван, двуспальная железная кровать с никелированными набалдашниками, шкаф, комод, буфет. На стене единственная фотография: обрюзглый человек с такими же волнистыми волосами, как у Эдика.
— Мой отец, — небрежно бросил Эдик. — Мало ему было, что водки выхлестал целые цистерны, так он по две пачки папирос жарил в день. И изжарился. Сперва ноги отказали. Потом инфаркт. Потом поджелудочная. Был кочегаром, вылетел в трубу сорока двух лет. Ну ладно, чего о нем…
— А что это за спичечные этикетки.
— Да это я для смеху собираю! У меня их вагон и маленькая тележка. Ну, иди ко мне. Нет, погоди-ка, музычку-то обещал! — Он поставил проигрыватель с долгоиграющей пластинкой на подоконник и включил довольно громко.
— Ты что, глухой? Зачем так орет?
— А чтобы знали, я — дома! — и прибавил громкость.
— Чудак! Сейчас придут!
— Ни разу еще ко мне не совался никто. Ко мне сунешься! А ну раздевайся, стерва! — и он ударил ее по щеке. — А ну, сука! — и он ударил еще сильнее. — Живее!
У ворот дома судачили соседки, осуждая Эдика. Жильцы, выглядывая из окон, ругались, слушая, как со второго этажа обрушивается джазовая музыка.
— Хоть бы укатывал на своем поезде скорее!
— Житья нет от его музыки!
— Мало ему баб! Так еще и глушит всех, будто у него у одного проигрыватель есть!
— А потому что мы сказать ему боимся.
— Возьми и скажи, если ты такая смелая!
— Изматерит, а потом еще рогаткой окошко высадит. Докажи, что это он. С ним свяжешься — не развяжешься!
— А вот идет лейтенант-милиционер.
— Ну и что? Это ж не наш. Нашему не говорим, а чужого будем дергать.
— А чужой нас по фамилии не знает, и Эдик не догадается, кто сказал. Может, шел и сам услышал.
— Товарищ майор!
— Я лейтенант. Здравствуйте, вернее, добрый вечер. Слушаю.
— Товарищ офицер милиции!
— Говорите погромче, плохо слышно. Кто это так на полную катушку включил? — спросил Чижиков.
— Да это один молодчик со второго этажа.
— Вечно он мучает нас!
— Выставлять музыкальные инструменты в окна не положено ни в какое время. Это он нарушает…
— Какая квартира?
— Тринадцатая.
Услышав звонок, Эдик голый выскочил из постели и кинулся к двери.
— Кто там, падла? Кому жить надоело? — Он распахнул дверь левой рукой, правую занеся для удара. Но рука опустилась.
— А ну-ка, живо выключить проигрыватель! — приказал Чижиков.
Обомлев от неожиданности и страха, на ватных ногах Эдик прошел к проигрывателю.
Одной рукой закрывая укушенное плечо, Липа поспешно стала одеваться.
— И чтобы это было в последний раз! — не моргнув глазом, приказал Чижиков.
— Слушаюсь, товарищ Чи… слушаюсь, товарищ лейтенант!
— Если еще раз будут жалобы жильцов, пеняйте на себя. Понятно? — строго вопросил лейтенант. Эдик кивнул.
Дверь закрылась.
Эдик снял проигрыватель с подоконника, сел у стола, машинально перебирая спичечные этикетки. «Неужели погорел?»
Липа натягивала чулки.
Он не обращал на нее внимания.
Кое-как одевшись, непричесанная, она пулей вылетела за дверь.
«Неужели выследил? Для виду придрался к проигрывателю. И ни о чем не спросил. Да! Дурак что ли — спрашивать?! Как же быть? Что делать?»
Каждый раз, терпя неудачу, Эдик переполнялся ненавистью ко всем. Тогда он ехал за город, стрелял в кошек, собак, птиц. И когда камень, летя из рогатки, попадал в бедных животных и птиц, ликовал. После этого он как бы приходил в себя и в неплохом настроении возвращался к своим делам. Но сейчас ненависть не находила выхода. Липа исчезла. Было уже темновато. Посмотрел на часы. Да, поздно. Но для ненависти
