Отвлекшись, Зорин перестал следить за выступлением и не заметил, как оно кончилось.
— Вопросы… У кого есть вопросы… Товарищ Зорин, — что же вы, — укоризненно прогудел Бахметьев.
Зорин бросил взгляд на листы.
— Скажите, — обратился он к дипломнику, — как работает генератор слева, в углу… Да, да, этот самый… И заодно, для чего нужна емкость в коллекторной цепи?
— Наука, — внушительно проговорил Герасимов, — еще не установила физической природы такого генератора…
Оболенский поспешил вмешаться.
— Какая основная цель вашего исследования?
— Простите, я не закончил, — вспыхнул Зорин. — Наука успела установить физическую природу квантовых генераторов. А здесь обычная схема, давно изученная… Ответьте хотя бы, из каких соображений вы применили именно этот вариант?
Герасимов пожал плечами.
— Из каких соображений? Схема разработана в институте Академии наук… Старшим научным сотрудником…
— Ну и что? Какая разница, где и кем разработала схема! Важно, почему ее использовали вы. Может быть, она лучше других? Или проще?
— Генератор обладает исключительной стабильностью.
— Неверно. Такая простая схема не обеспечит высокой стабильности. Но, допустим, я ошибаюсь, докажите это.
Герасимов молчал. На миловидном лице проступили пятна.
— У меня больше нет вопросов, — сказал Зорин.
Он взял ведомость и, не колеблясь, поставил тройку.
В перерыве к нему подсел Бахметьев.
— Эка вы, голубчик… У парня в семестрах одни пятерки, пожалуй, с полсотни наберется, а вы ему всю обедню хотите испортить.
— Здесь не обедня, а защита дипломного проекта.
— Разве проект плох? — вступил в разговор Оболенский. — Читали, что пишет профессор Руденко? Наша кафедра рекомендует Герасимова в академическую аспирантуру…
— Проект хороший, — согласился Зорин. — Поэтому я поставил три, а не два. Мы ведь оцениваем по совокупности и проект, и защиту. А защита…
— Вся рота шагает не в ногу, один поручик… — обиженно фыркнул Оболенский. — Мы все поставили пятерки, вполне заслуженные дипломником, лишь товарищ Зорин, придравшись к пустяку…
— Пустяк? — Зорин почувствовал, что вот-вот взорвется, и больно стукнул об стол костяшками пальцев. — Скажи он честно «не знаю», так нет… Наука, видите ли, не установила! И схему выбрал, чтоб безошибочно, а в чем ее достоинства и недостатки, разобраться не соизволил. Пятерки в зачетной книжке заслонили от вас главное…
— Сан Саныч, вас к телефону!
Зорин возвратился минут через пятнадцать. В коридоре толпились студенты и новорожденные инженеры: сейчас они болели за своих друзей. Все взволнованно разговаривали. Возникали, чтобы тотчас раствориться в общем гуле, отдельные возгласы.
— А как он его… А он…
— Слушайте, слушайте, что скажу…
— Вовремя вернулись, голубчик! — встретил Зорина Бахметьев. — Это, кажется, по вашей части.
Перед комиссией стоял «Любознайкин». Он только что закончил доклад.
Зорин раскрыл папку с пояснительной запиской. Криво бегущие уродцы-буквы, неряшливые, размазанные рисунки, многочисленные отпечатки пальцев, способные привести в восторг дактилоскописта. Казалось, автор проекта не подозревал о существовании циркуля: кружки на схемах были нарисованы от руки и по форме напоминали кляксы.
— Как вы допустили такой проект к защите?
Гудков развел руками.
— Понимаете, мы… я…
— Неприятно, очень неприятно, — проговорил Оболенский. — Но в семье не без урода… План выпуска, знаете ли, престиж кафедры.
— Итак, вопросы, — напомнил председатель. — Прошу, товарищ Зорин.
— Подойдите ближе.
«Любознайкин» шагнул вперед.
— В этой схеме у вас ошибка. Найдите ее.
— Вот здесь, — последовал неожиданно быстрый и точный ответ.
— Еще одна схема. А в ней все верно?
— Нет, я забыл нарисовать емкость.
— Скажите, — перебил Оболенский, — каков ваш личный творческий вклад… Рациональное зерно…
— Антигравитатор. Я придумал антигравитатор, — оживился «Любознайкин».
— Антигравитатор? Что еще такое? — недоуменно воскликнул Оболенский.
— Да я покажу, у меня макет сделан. Одну минуту… Сережка, неси! — крикнул «Любознайкин» на всю аудиторию.
«Ну и макет… — подумал Зорин. — Нарочно так не спаяешь, вкривь и вкось… Все наспех, на живую нитку… А сверху, похоже, крышка от кастрюли…»
— Сережка, тяни шнур, включаю!
Запахло паленым, из макета повалил дым.
— Вы свободны, — ледяным тоном сказал Бахметьев и, повернувшись к Гудкову, понизил голос: — Не понимаю, профессор… Чтобы на вашей кафедре… Ой, что это?
Крышка от кастрюли взмыла вверх и, едва заметно покачиваясь, зависла под потолком.
Наводка
В. П. Кузьмин был недоволен своей внешностью. Конечно, кандидат наук — не оперный тенор, внешность для него не столь важна. Но, согласитесь, нос и губы коренного жителя Папуа вряд ли к лицу человеку с московской пропиской. По этой причине Виктор Павлович никогда не возникал перед телевизионной камерой: наделенный более чем богатым воображением, он представлял, как нелепо будет смотреться на экране. К тому же, у него была смешная привычка непроизвольно дергать себя за ухо.
А вот по радио Кузьмин выступал часто, с научно-популярными беседами для детей среднего и старшего школьного возраста. Текст он наговаривал сам и ударения никогда не путал, чем снискал симпатии обаятельной женщины и блестящего диктора Ольги Высоцкой.
Записывали его в Доме радио на улице Качалова, а гонорар платили на площади Пушкина, в большом сером здании, где, наряду с другими заведениями, находилась касса, перед которой дважды в месяц толпились знаменитости из мира искусств (Кузьмин чувствовал себя среди них белой вороной). Как-то ему посчастливилось занять очередь за самой Валентиной Леонтьевой — тогда, в конце пятидесятых, это была обыкновенная женщина в мохнатой желтовато-серой шубе.
Говорил Виктор Павлович сипло: в детстве он решил стать великим певцом и, перетрудившись, надорвал связки. Ольга Высоцкая перед записью, бывало, советовала полушутя-полувсерьез:
— Выпейте пивка в буфете, глядишь, голос и прорежется.
