— Тогда бы я не был собой. Но хватит. Вы интересовались моим последним открытием? Так вот, я задал себе вопрос: что было бы, если бы в жизни человека не существовало случайностей?
— Вопрос, на который в принципе нельзя ответить, — проронил Леверрье.
— Вот как? Думаю, мне удалось сделать это. Из Центра генной инженерии я получил безукоризненный со всех точек зрения генетический код и, обработав в виде программы, ввел в компьютер.
— Вы смоделировали…
— Человеческую жизнь. В ней реальному году соответствовал час машинного времени. Из этой жизни были исключены случайности.
— А болезни, срывы, тупики, блуждание в потемках, неудачная любовь, наконец?
— Я постарался сделать моего человека счастливым. Он шел по жизни на зеленый свет, был огражден от зла. Зло, убежден в этом, тоже нелепая случайность.
— Желал бы оказаться на его месте… — задумчиво проговорил Леверрье. — У него было все для счастья.
— Да, — сказал Милютин. — Иначе он бы не покончил с собой.
Странствующий рыцарь
— Вам привет от Дон Кихота.
— От кого? — не расслышал Леверрье.
— От Дон Кихота Ламанчского, — повторил Милютин. — Я рассказывал ему о вас. Мы вместе странствовали. Поразительно учтивый человек! «Дабы вы уразумели, Милютин, — сказал он мне при первой встрече, — сколь благодетельно учреждение, странствующим рыцарством именуемое, я хочу посадить вас рядом с собой, и мы будем с вами как равный с равным, будем есть с одной тарелки и пить из одного сосуда, ибо о странствующем рыцарстве можно сказать то же, что обыкновенно говорят о любви: оно все на свете уравнивает».
— Вы помешались, Милютин, — заявил Леверрье убежденно. — Я был уверен, что этим кончится.
— То же самое думают о Дон Кихоте! Скажите, я похож на него?
— Скорее на Мефистофеля, — съязвил Леверрье.
— А между тем, — с сожалением молвил Милютин, — мое призвание — воевать с ветряными мельницами.
— Вот как?
— Завидую вашей основательности, Луи. Вы не ведаете сомнений, уверены в своей системе ценностей. Ваша вселенная стационарна…
— Не нужно мне льстить, Милютин. Впрочем, ваши комплименты весьма сомнительны. Их подтекст: «Ну и ограниченный же вы человек, Луи!»
— Я говорю искренне. Что же касается Дон Кихота и Мефистофеля, то для вас они два противоположных полюса, а для меня — две проекции одной и той же точки. В этом, как в фокусе, вся разница между нами. Но неважно… Перед расставанием Дон Кихот сказал мне…
— Ваша шутка зашла слишком далеко, — поморщился Леверрье.
— Это не шутка, — возразил Милютин. — Уезжая из Барселоны, Дон Кихот обернулся и воскликнул: «Здесь была моя Троя! Здесь моя недоля похитила добытую мною славу, здесь Фортуна показала мне, сколь она изменчива, здесь помрачился блеск моих подвигов. Словом, здесь закатилась моя счастливая звезда и никогда уже более не воссияет!» Вы бы слышали, Луи, каким тоном он произнес это «никогда»!
— Я всего лишь инженер, — устало проговорил Леверрье. — У меня голова пухнет от вашей эквилибристики. Догадываюсь, что вы придумали нечто сногсшибательное. Но вместо того чтобы раскрыть суть, сочиняете небылицы.
— Знаете, Луи… Чем старше я становлюсь, тем чаще ловлю себя на этом самом «никогда». Никогда не повторится прожитый день, не взойдет вчерашнее солнце. Никогда не стану моложе ни на секунду…
— Вы говорите банальности.
— Ну и пусть… Я возненавидел слово «никогда», оно заключает в себе всю безысходность, всю боль, весь страх, переполнившие мир.
— Глупости, — усмехнулся Леверрье. — Вы пессимист, Милютин. «Никогда не устану слушать анекдоты» — какая здесь безысходность?
— Сигареты кончились, вот беда, — огорчился Милютин. — Ну да ладно! Понимаете, Луи, всякий раз, приезжая в Париж, я воспринимаю его заново, с непреходящей остротой. Парадные площади и проспекты, торжественные ансамбли, эспланады, бульвары рождают во мне робость и вместе с тем настраивают на восторженный лад. А уютные, совсем домашние улички, скверы и набережные вселяют в сердце покой, безмятежность. Представляю, сколь дорог Париж вам, Луи. Ведь это ваш родной город.
— Я грежу им, — признался Леверрье растроганно.
— Тогда скажите себе: «Никогда больше не увижу Парижа!»
Леверрье вздрогнул:
— Вы что, рехнулись, Милютин?
— Ну вот… Вам стало жутко. И причина в слове «никогда».
— Удивительный вы человек… Наверное, таким был ваш классик Антон Чехов. Говорят, он мог сочинить рассказ о любой, самой заурядной вещи. Например, о чернильнице. Вот и вы, берете слово, обыкновенное, тысячу раз слышанное и произнесенное. Но в ваших у стах оно приобретает некий подспудный смысл.
— Древний скульптор уверял, что не создает свои произведения, а высвобождает их из камня. Чтобы постичь глубинный смысл слова, тоже нужно отсечь все лишнее.
— Вы умеете убеждать, Милютин. Допустим, я согласен. Слово «никогда» — жуткое слово. Но зачем вам понадобилось приплетать Дон Кихота?
— Меня взволновала судьба Сервантеса. Перед смертью он писал: «Простите, радости! Простите, забавы! Простите, веселые друзья! Я умираю в надежде на скорую и радостную встречу в мире ином!» Увы, его надежда н и к о г д а не осуществится… Подумав так, я почувствовал потребность хотя бы раз поступить вопреки проклятому «никогда». И я решил встретиться с Дон Кихотом в ином мире.
— То есть в загробном? Мистика! Рецидив спиритизма!
— Ничего подобного! Я имел в виду мир, синтезированный компьютером.
— Тогда отчего вы не назначили свидание самому Сервантесу? — недоверчиво спросил Леверрье.
— Потому что душа Сервантеса в Дон Кихоте. Вас интересуют детали? Но так ли уж важна технология? Главное, что это мне удалось. Поверьте, Луи, компьютерный мир не менее реален, чем тот, в котором мы существуем. Я вынес из него память о своих странствиях с Дон Кихотом в поисках добра, красоты и справедливости…
— Скажите, Милютин, это действительно…
— Мудрейший и благороднейший человек. Таких обычно и подозревают в сумасшествии. А между тем настоящие сумасшедшие зачастую выглядят более чем респектабельно… Скажу вам по секрету, Луи… — застенчиво улыбнулся Милютин. — Дон Кихот посвятил меня в странствующие рыцари.
Модель рассудка
«Вам когда-нибудь приходилось быть съеденным? Б-р-р!!! Какой-нибудь жирный боров смачно
