близкий уровень: часто ли, отшлепав ребенка, удается помешать повторению поступка, за который он был наказан?
Устрашение — отличная мера, если она действует, но чтобы сделать наказание оправданным и полезным, за ним должны стоять некие ценности. И, по-моему, это справедливо.
И здесь, и в книге «Охотники за умами» я упоминал о своих встречах с Чарльзом Мэнсоном и моем изучении тяжких преступлений, совершенных при его содействии в 1969 году. И теперь я с радостью читаю, что бывшие сообщники Мэнсона Лесли Ван Хаутен, Сюзан Аткинс и Патриция Кренвинкл, отбыв двадцать лет тюремного заключения, сожалеют о своей роли в убийствах Шерон Тейт, Абигайль Фолджер, Джей Себринг, Войтека Фриковски, Стивена Перанта и Лено и Розмари Лабьянка. На периодических слушаниях по условному освобождению их адвокаты заявляют о том, что эти женщины отреклись от бывшего гуру, что они искренне раскаиваются в своих преступлениях и что, оказавшись на свободе, они больше не будут представлять опасности для общества.
Я верю им. Действительно верю. Я считаю, что теперь они понимают, каким на самом деле был Мэнсон и чего он добивался. Думаю, они искренне сожалеют о том, что натворили за две ужасные ночи летом 1969 года. Как человек, изучавший преступников и опасности, исходящие от них, в течение многих лет, я считаю, что впредь они не совершат никаких серьезных преступлений. Они могут даже стать «продуктивными» членами общества, пытаясь научить других на своих ошибках.
Но я изучал это дело во всех подробностях. Я читал протоколы вскрытий и отчеты судебно- медицинской экспертизы. Я видел кошмарные фотографии мест убийства всех семи жертв, в том числе беременной на восьмом месяце Шерон Тейт, которая тщетно умоляла пощадить ее неродившегося ребенка. Я часто привожу этот душераздирающий пример на лекциях для агентов ФБР и учащихся Национальной полицейской академии, и он всегда вызывает сдавленные вздохи у этих закаленных профессионалов. И вот, повидав и осознав все это, я остался достаточно старомодным, чтобы считать: хотя эти три преступницы могут искренне раскаиваться, хотя они уже давно неопасны, одной только мысли о наказании хватает, чтобы оправдать их содержание в тюрьме за счет налогоплательщиков. И в моем представлении нет способа, которым можно было бы в полной мере наказать их за чудовищные злодеяния.
Разве цивилизованное и просвещенное общество не верит в искупление вины? В противоположность реабилитации, имеющей более практическое значение, я считаю искупление вины принадлежностью духовной сферы и потому идеей совсем иного рода. Но здесь я мог бы возразить словами Джека Коллинза: если мы не будем относиться со всей строгостью к самым серьезным из преступлений, мы не имеем права называть себя цивилизованными или просвещенными людьми. Существуют слишком жестокие, садистские, зверские преступления, которые невозможно прощать. По крайней мере, такой кары требуют семь невинных жертв Мэнсона, которые имели право жить. Но, говоря о наказании, разве я не имею в виду месть — библейскую концепцию «око за око»? Пожалуй, да. И это вызывает следующий вопрос: присутствует ли в наказании отмщение?
Следует ли расценивать наказание, наложенное исправительной системой, как терапевтическое лекарство или очистительный инструмент для жертв преступлений и их семей? Все мы хотим, чтобы их страдания завершились, но имеют ли они на то законное право — в противоположность нравственному? Джек и Труди Коллинз не употребляют слова «месть» или «отмщение», чтобы описать то, чего добиваются они и другие подобные им семьи.
— Я не согласен с классическим определением из словаря — «наложение заслуженного наказания за ущерб», для большинства людей казнь стала словом, слишком эмоционально окрашенным, означающим лишь личный ущерб, — говорит Джек, — но многие забывают о пострадавших.
На самом деле они хотят «воздаяния», которое Оксфордский словарь определяет как «возмещение или искупление причиненного зла». — Это способ для общества уравнять чаши весов, — утверждает Джек. — Он вызывает у жертв и их семей чувство удовлетворения за то, что было сделано для них, чтобы помочь вновь восстановить разрушенную целостность, — и это важно и для личности, и для системы.
Ничто уже не в силах вернуть нам Сюзанну. Но, даже если воздаяние не завершится, мы знаем, что общество, присяжные, вся система криминального судопроизводства в достаточной мере заботится о нас, следит, чтобы убийца нашей дочери получил по заслугам. Оно дает нам понять, что помогут всем, чем можно. Мне кажется, что в случае тяжких преступлений воздаяние и наказание — единственное справедливое и нравственное действие, которое мы, как общество, можем предпринять. Однако это мнение разделяют далеко не все.
Джек Коллинз заявляет:
— Жертвам необходимо как можно скорее забыть о пережитых ужасе и травме и вернуться к жизни. Жертвы имеют право рассчитывать, что подсудимых быстро признают виновными и подвергнут наказанию. Мы пытаемся привлечь внимание людей к тому факту, что жертвы не должны быть последними в системе уголовного судопроизводства. Они заплатили за это своей жизнью. Мы заслуживаем и требуем места за столом.
Когда речь заходит о следующем уровне системы уголовного судопроизводства, Джек говорит:
— Многим наблюдателям, присутствующим на апелляционных судах, в том числе и нам, кажется, что большинство судей считают апелляции академическим и теоретическим упражнением, имеющим больше отношения к интеллектуальной «ловкости рук» и искусству слова, нежели к обеспечению справедливости для жертв и наказания для тех, кто совершил злодеяния. Похоже, им нравится стоять высоко над толпой, в стороне от крови, пота, слез и насилия, с которых начинается долгое путешествие по залам суда. Конечно, Коллинзы добиваются казни убийцы их дочери согласно приговору, вынесенному присяжными и утвержденному судьей.
Проблема смертной казни подобна проблеме абортов. Немногие из нас надеются переубедить кого- либо по тому или иному вопросу. Если вы против смертной казни по нравственным причинам, думаю, можно сделать оговорку для мерзейших из чудовищ и подвергнуть их заключению без возможности условного освобождения. Но мы знаем, что такого вида заключения не существует. И, откровенно говоря, по-моему, заключения в некоторых случаях недостаточно. Как говорит Стив Мардиджан, «страдания, причиненные жертвам, требуют, чтобы мы предпринимали серьезные меры. С моей точки зрения, у нас нет причин сохранять жизнь людям, способным совершать подобные злодеяния».
Некоторые возразят, что смертная казнь — «узаконенное убийство», безнравственный поступок со стороны общества. Лично я считаю, что преступники уже сделали выбор, отстранившись от общества, и, следовательно, нравственные правила требуют заявить о том, что общество не потерпит присутствия преступника, способного на такие ужасные злодеяния. Утверждая, что смертная казнь — узаконенное убийство, мы, по-моему, наносим удар по самим представлениям о том, что плохо и что хорошо, по различию между жертвой преступления и преступником — ни в чем не повинным человеком и тем, который в своих корыстных целях отнял у первого жизнь. Если вы спросите меня, готов ли я сам нажать кнопку и в узаконенном порядке оборвать земную жизнь Седли Эли, Ларри Джин Белла, Пола Бернардо, Лоуренса Биттейкера или других им подобных, я решительно отвечу: «Да!» А тем, кто рассуждает о прощении, я бы сказал, что сочувствую им, но считаю, что не вправе прощать — это не моя задача.
Если бы Седли Эли просто (с дрожью пишу это слово!) изнасиловал, избил, подверг пыткам Сюзанну Коллинз, но не убил ее и не нанес ей психическую травму, тогда она, и только она, была бы вправе простить его, если пожелает. По моим представлениям, только она способна простить его, но, ввиду того что случилось в реальности, сейчас она может сделать это лишь после того, как вынесенный присяжными приговор будет приведен в исполнение. Вот что, по-моему, Коллинзы подразумевают под воздаянием, а не местью.
Что касается средства устрашения, признаюсь: у меня почти нет сомнений, что существующая в настоящее время в США смертная казнь не является средством устрашения для убийц во многих, если не в большинстве случаев. Здравый смысл должен подсказать нам: окажись мы на месте молодого городского преступника, зарабатывающего себе на жизнь торговлей наркотиками, где на карту поставлены огромные суммы, а ваш конкурент каждый день пытается убить вас, то смутная перспектива возможного смертного приговора и казни где-то после пятнадцати лет процедурных формальностей — при условии, что вас поймают, что суд не пойдет на сделку, что вам достанутся суровые присяжные, вас не оправдают, не изменятся законы и т. д. и т. п. — вовсе не средство устрашения или риска по сравнению с опасностями, с которыми вы сталкиваетесь на улице ежедневно, выполняя свою работу. Так что давайте будем реалистами
