Никогда еще не чувствовал себя Стром так хорошо. С недоумением вспоминал, каким жалким стариком был недавно. Как он мог опуститься, потерять веру в себя и в людей?! Был близок к тому, чтобы умереть, пусть не физически — духовно.
Нет, долой воспоминания! Перед ним будущее. А ведь это главное, когда оно есть.
5. Мысли о немыслимом
Борг сидел за письменным столом в своем кабинете. Глаза его были закрыты.
Но он не спал. Думал.
Сейчас в нем не было ничего от того дремучего, ветхого старца, каким его впервые увидели Игин и Стром. Не походил он и на оракула, к словам которого все прислушиваются с благоговейным трепетом. За столом сидел очень старый, усталый, но одухотворенный живой, деятельной мыслью человек.
Борг думал о смерти. Он чувствовал ее приближение. А умереть именно теперь, когда под угрозой его доброе имя ученого, означало бы постыдное бегство.
Джонамо все еще покоится в мраморном мавзолее, и молчат датчики, слепы дисплеи, замерли на нулях счетчики… Не означает ли ото неудачу его грандиозного эксперимента?
«Неужели я ошибся?» — в сотый раз спрашивал он себя и не находил ответа. И вся сосредоточенная здесь электронная премудрость — компьютер высшего интеллектуального уровня, связанный с его мозгом приемником биоволн, синтезатор решений, линии связи, шифраторы и дешифраторы, другие всевозможные приборы — не могла ответить на этот мучительный вопрос.
В представлении Борга изобилие техники, усиливавшей и убыстрявшей мышление, было чем-то вроде удобных домашних туфель или иной привычной вещи, которую перестаешь замечать и воспринимаешь, как часть самого себя. Казалось вполне естественным, не поднимаясь с кресла, войти в контакт с любой организацией и с любым гражданином Мира, мгновенно получить нужную информацию, присутствовать при событиях, происходящих на другом континенте.
Борг ни сейчас, ни прежде не впадал в зависимость от техники, полагался только на свой интеллект. Да он и не всегда располагал таким изобилием электронных помощников. Вернее, обзавелся ими уже после Утопии. И успел привыкнуть.
Как настойчиво, наперебой, навязывали они ему свою помощь, когда можно было обойтись без нее, и как мало от них проку теперь, в часы сомнений…
Образ Джонамо не покидал его сознания. Перед закрытыми глазами стояла хрупкая женская фигурка, сияли люстры концертного зала, а в ушах не умолкали органные аккорды рояля.
«О чем она сейчас думает?» — прошептал он.
Ему неожиданно захотелось промоделировать мысли Джонамо, как моделировали при разговоре Утопии с Миром версию отдаленного космическим пространством собеседника.
Он сознавал, что это бессмысленное желание. Ведь вероятностная модель в столь экстремальных обстоятельствах может разительно отличаться от действительности. Да и само слово «думает» в приложении к Джонамо теряло смысл, если его мрачные опасения оправданы. И все же Борг не нашел в себе сил отбросить навязчивую идею.
— Вправе ли я считать себя человеком? — проговорил голос «Джонамо», и его трагические интонации поразили Борга до глубины души. — Пожалуй, нет…
— Неправда! — непроизвольно воскликнул Борг. — … Я всего лишь репродукция человека, бесплотный двойник, средоточие энергетических полей, доведенное до совершенства и наделенное чужим разумом… Несусь, вернее, распространяюсь во Вселенной, оторванная от своей основы — Джонамо… Мыслящая волна не имеет права на собственное «я», не должна мнить себя личностью! Интересно, понимает ли это Борг, представляет ли меру моего одиночества.
— Представляю… — простонал старик. — … Я боюсь, по-человечески боюсь, — продолжала «Джонамо». — Все время спрашиваю себя: не ошибся ли Борг в расчетах? Вдруг пронесусь мимо Гемы, напролет, в пустоту? Без возврата! И буду вечно наедине со звездами, без надежды, с единственным, неосуществимым желанием погасить себя, выключить поддерживающий мое движение источник. Но не дотянуться до выключателя, нет кнопки, которую я могла бы нажать!
— Казалось, я предусмотрел все… Глупец! Как я смогу искупить ее страдания!. Найду ли мужество взглянуть ей в глаза, когда она вернется? А если…
Он представил себя в беспредельных глубинах Вселенной, в толще непостижимого, лишенным собственной воли, способности хоть как-то влиять на происходящее, ни над чем не имеющим власти, даже над своей жизнью.
Представил ничтожную пылинку в безмерной простертости мироздания и сказал себе: «это я»… И беззвучно закричал, исходя отчаянием: «что я наделал!» Горечь пронизывала все его существо. Он физически жаждал смерти, но знал, что не может, не имеет права умереть в неведении о судьбе Джонамо. — … Неужели Борг не знал, что волна может страдать? Не знал… Джонамо была готова пожертвовать собой. Но она спит, а жертвой стала я… И вот выполняю ее долг. Ее, а не мой!
Борг отключил компьютер и, съежившись, сник в кресле. То, что он только что пережил, было не просто потрясением. Потрясений он знавал немало. И последнее загнало его на Утопию.
Когда-то, в незапамятные, но золотые для науки времена, ее делали гениальные одиночки. Они копошились в поверхностных слоях Знания, добывая его драгоценные зерна. Однако эти плодоносные слои были исчерпаны; продвижение вглубь требовало усилий уже не ученых-одиночек, а научных коллективов.
Возник клан «организаторов науки». Их имена входили в историю наравне с именами завоевателей и вождей. Исполнительская же масса оставалась безымянной.
Со временем коллективная форма науки перестала себя оправдывать. Как оказалось, компьютер лучше посредственного исполнителя. «Организаторы науки», по крайней мере, те из них, которые были не столько предприимчивыми, сколько талантливыми, вновь превратились в ученых-одиночек, но теперь за плечами каждого из них стояла электронная премудрость в виде компьютеров и роботов.
В ученой среде произошел своего рода естественный отбор: предприимчивые, но не талантливые «организаторы» нашли применение своим силам и способностям в управленческой сфере, а исполнители меньшей частью приобрели творческую самостоятельность, большей — покинули науку, благо она в них уже не нуждалась.
То время было для Борга золотым, ибо именно в таких условиях мог по-настоящему расцвести его гений. Но, увы, оно продолжалось недолго даже по сравнению с человеческой жизнью.
«Организаторы» исподволь возвращали утраченные позиции. Будучи людьми по-своему не глупыми, они понимали, что потеснить истинных ученых так просто не удастся. Да и не собирались занять их место. Простить им гениальность — вот чего не могли «организаторы».
И они экстраполировали компьютеризацию науки с исполнительской массы на саму личность творца. Если компьютер может претворять идеи, то почему не может творить?
Итак, ученым-одиночкам, чья интеллектуальная мощь поддерживалась компьютерами, а экспериментально-техническую базу составляли роботы и автоматы, противопоставили чисто компьютерную систему науки. При этом направления научно-технического прогресса задавали «организаторы», остальное возлагалось на электронику.
Борг пытался сопротивляться. Тогда ему вежливо, но весьма определенно дали понять, что при всех его крупных и несомненных заслугах перед наукой он, как ученый, изжил себя, что практикуемые им методы — вчерашний день, и что, дескать, прогресс остановить нельзя, да и никто ему этого не позволит…
Боргу ничего не оставалось делать, разве что в знак протеста покинуть Мир.
Так он и поступил, унеся с собой в добровольное изгнание горечь обиды и никому, по-видимому, не нужные знания…
Это было потрясение разрушительное. Оно деморализовало ученого, если не подорвало, то пошатнуло веру в свои далеко еще не исчерпанные возможности.
Борг начал вести жизнь затворника, на Утопии этим никого нельзя было удивить.
