— Не беспокойтесь, это вряд ли. — Яромир усмехнулся, хотя и сделалось ему отчасти тревожно в ожидании. — Я вас слушаю.
— А я ничего пока говорить не собирался. Сначала извольте пожаловать за мной, господин заводской сторож, — официально пригласил Эдмунд Натанович своего гостя, встал и направился прочь из кухни. — Только держитесь возле меня, совсем поблизости, — предупредил он на неизвестный пока случай.
Они подошли к третьей двери, последней, которая налево. Лубянков осторожно повернул округлую ручку, петли предупреждающе или предательски — это пока было неизвестно — взвизгнули, из образовавшегося зазора выскользнул наружу глухой и скрипуче-протяжный женский голос:
— Муня, это ты? — И далее, кажется, последовал болезненный всхлип.
— Я, милая, я. Не беспокойся заранее, но со мной один товарищ из клубной самодеятельности, начинающий актер. Пришел справиться о твоем здоровье и отдать, так сказать, визит вежливости. С твоего позволения, мы войдем?
Все это время, пока Эдмунд Натанович произносил свою «входную» реплику, оба они, и завклубом, и Яромир, продолжали стоять возле приоткрытой двери, не предпринимая никаких самовольных попыток проникнуть внутрь.
— Хорош-о-о, — с раскатистым вздохом разрешил голос, — только ненадолго.
— Что ты, милая! Мы на одну секундочку. Товарищ поздоровается, скажет несколько ободряющих слов и сразу же уйдет. А я, милая, дам тебе снотворное, чтобы ты могла сладко спать до ужина, — пообещал Эдмунд Натанович с порога.
Яромир вошел следом в семейную спальню. Душная, лишенная простора, комната, сильно заставленная разнообразной и неподходящей друг к другу мебелью. Этажерка, тумбочка, массивное трюмо, круглый приземистый столик, еще одна тумбочка с чередой лекарственных пузырьков на полке, торшер на три плафона, переносной красный телевизор на подставке, пара мягких стульев, пуфик, танкетка с небрежно брошенным поверх шерстяным пледом. И в апогее всего — обширная двуспальная кровать (ореховое дерево, покрытое лаком), напоминающая броненосец, опасливо пробирающийся по Суэцкому каналу среди нарядных крошечных пакетботов.
В спальне висел дымчатый полумрак, неясность и скудость освещению придавали задернутые наполовину густо-фиолетовые шторы, тяжелые бархатные складки, копившие ничем не истребимую пыль, печально покачивались на воздушной волне, влившейся в комнату следом за пришельцами.
— Вот, милая, познакомься, наш заводской сторож, а по совместительству нынче исполнитель роли царя Адмета в моей постановке, я тебе рассказывал, помнишь? — нежным, вкрадчивым голосом, словно поворачивая на языке бесценный бриллиант и опасаясь проглотить, представил Эдмунд Натанович гостя.
— Меня зовут Яромир, просто, без отчества. — Инженер в знак почтения к хозяйке дома, пусть и болящей рассудком, склонил учтиво голову.
Одновременно и украдкой он старался рассмотреть женщину, лежавшую под оранжевым стеганым одеялом среди пышных и разноразмерных подушек в огромной кровати. На тяжелобольную она не слишком была похожа, хотя и до здоровья ей казалось куда как далеко. И дело заключалось вовсе не в виде внешне- телесном, хозяйка дома не производила впечатления изнуренной худобой страдалицы, напротив, некая переполненность силой и соками жизни наблюдалась во всех ее движениях, даже излишняя тревожная резкость присутствовала в них. Яромир подумал бы, пожалуй, что госпожу Лубянкову удерживает в постели ее собственная прихоть и притворство, если бы не поймал случайно прямой взгляд ее горящих иссиня- черных глаз. И в то же время не посмел бы он отрицать — во всем облике этой женщины, несмотря на безумно скользящий взор, читалось несомненное благородство черт, правильных и резких, что особенно вступало в диссонанс с неустойчивым ее душевным состоянием. До сей поры инженеру ни разу в его жизни, которую он довел уж до середины, не приходилось в реальности сталкиваться с людьми душевнобольными или хотя бы отчасти находившимися в умственном расстройстве. Но сейчас, как бы то ни произошло, он мог с уверенностью определить — жена гостеприимного Эдмунда Натановича не в себе. Причем настолько, что «в себе» скорее всего никогда и не будет.
— Белла Георгиевна, — в свою очередь представилась женщина, приподнявшись рывком над подушками, жеманным жестом протянула Яромиру руку для поцелуя.
Инженер ткнулся губами в перстень с рубиновым камнем на ее среднем пальце, будто рыцарь у постели дамы сердца, только у дамы при этом было такое неприятно плотоядное выражение лица, что растерянному визитеру стало совсем уж не в своей тарелке. «Буйная», — подумал он про себя и поспешил отступить, как был в полупоклоне, на шаг назад от кровати. Нехороший страх, зародившийся под ложечкой, неуклонно подползал к самому горлу инженера, ему даже показалась на миг, что безумная женщина тигрицей в любую минуту может кинуться на него. Хорошо еще, Эдмунд Натанович стоял рядом и зорко наблюдал за всей сценой знакомства. Но вдруг жена его взмахнула целованной ручкой перед лицом Яромира, откинула голову назад — по подушке рассыпались черные с серебром волосы — и дико, будто ржущая кобылица, захохотала, опалив пространство вокруг себя безумным огнем невидящих глаз.
Не помня как, но Яромир очутился опять в коридоре, на знакомом ему высоком табурете, и подле него со стаканом воды хлопотал Эдмунд Натанович.
— Выпейте непременно, не из-под крана, я открыл для вас бутылку с газировкой, — уговаривал Большой Крыс инженера и одновременно махал на него носовым платочком. — Возьмите стакан, а я сбегаю пока и дам Беллочке снотворное.
Яромир вялым жестом принял из его рук посуду, машинально отпил глоток воды, потом еще и еще, затем залпом выдул пузырящуюся жидкость до дна. Он ничего не думал об увиденном в спальной комнате, да и не хотел, так было ему страшно. Хотя конкретный предмет этих своих страхов Яромир обозначить не мог. Вряд ли ненормальная жена Лубянкова бросилась бы преследовать его по дому, да и вообще инженеру ровным счетом ничегошеньки не угрожало. Ни косвенно, ни непосредственно. Но сам грозный, безумствующий смех стоял в его ушах, как будто продолжал свой полет, и звуки его не рассеивались, а наоборот, возвращались эхом вновь и вновь, и Яромир тоже становился одержимым ими. Пришлось взяться за голову и заткнуть обеими ладонями посильнее уши, но это помогло мало, смех, словно оказавшись в ловушке, преобразился теперь в некоторое болезненное ощущение, которое происходит от резкого перехода в звенящую тишину.
Хорошо, что вскоре возвратился Эдмунд Натанович. Он увел затосковавшего было на табурете инженера в соседнюю кухню, усадил поудобнее, налил заботливо остатки холодного какао.
— Как вы теперь понимаете, это и есть моя пара на веки вечные. По крайней мере, на очень длительное время, — сообщил ему Большой Крыс, однако без всякой патетической надорванности. — Вы только не подумайте худого. Беллочку я сильно люблю и еще больше жалею. Видите ли, если бы нездоровье ее было следствием умышленной порочности или ошибок, допущенных в далекой молодости! Но нет. Беллочка ни в чем абсолютно не виновата. Такой уж родилась она на свет.
— Месопотамский предупреждал меня о чем-то в этом же роде. Универсалии не причины несчастий, они лишь отражение и следствие. Но может, со временем человек одумается и представит совместно в разуме своем нечто благое и хорошее, и ваша жена поправится, и вам не придется мучиться из-за нее? — произнес какие мог слова утешения Яромир.
— Беллочка не поправится. А если человечество станет лучше, по вашему предположению, то она попросту умрет. Но оно не станет, в этом смысле уж точно, уверяю вас. Ибо сущность моей бедной жены лежит гораздо глубже, чем в обычном отражении общественного разума. Она идет от самой природы человека, изменить которую можно единственно насильственным способом извне. — Эдмунд Натанович вовсе не жаловался, а будто бы читал инженеру скучную проповедь по давно опостылевшему поводу. — Вы неужели не догадались даже теперь, какое именно понятие представляет здешнее бытие моей жены?
— Возможно, милосердие? — ляпнул Яромир из лучших побуждений и сразу же понял, что ляпнул, не подумав, зря. Разве милосердие пугает до такой степени, чтобы визитер, не помня себя, улепетывал прочь из спальни болящей дамы?
— М-да, — замялся от неудобства Эдмунд Натанович, видимо, Яромир своим недалеким выводом заметно усложнил ему задачу откровения. — Беда только, что законы с милосердием под руку не ходят. А вот она — всегда верная спутница.
— Да кто она? — теперь чуть не плача спросил инженер.
