— Южные африканцы! — через минуту сообщил тот.
Корабли аккуратно ответили на салют «Новокуйбышевска», затем разделились на две кильватерные колонны. Одна осталась с левого борта советского судна, другая перешла на правый.
— Чего это они затевают? — вслух размышлял секонд. — Выстраивают почетный эскорт?
— Такое же внимание, как от американцев в Карибском море, — сказал Воротынцев.
— Честь и уважение представителям великой державы!
— Была бы их воля, так уважили, что не поздоровилось…
На мачтах кораблей взвились какие-то флажные сигналы.
— Предупреждают, что ожидается резкое ухудшение погоды, — еще раз сбегав в штурманскую рубку, доложил Рудяков.
— Сами видим, — буркнул капитан.
— Что-то чаек не стало, Семен Ильич.
— Шторм идет, верная примета. Груз давно проверял?
— На днях, Семен Ильич. Крепеж держал надежно, — ответил грузовой помощник.
— Что дает факсимильный аппарат?
— Паук крутится возле Антарктики. Приличный идет циклончик.
— Он чикнет так, что у твоего крепежа не хватит терпежа.
— Что вы, Семен Ильич, японцы на совесть заделали!
— На японцев надейся, а сам не плошай, секонд. Здесь рядом ревущие сороковые. Нас и так погода долго баловала…
Татьяна как-то на досуге разговорилась со вторым помощником. Тот оказался коренным калининградцем, если так вообще можно говорить о жителях этого города. Семья Рудяковых поселилась в бывшем Кенигсберге весной сорок шестого года. Здесь Марк Борисович заканчивал десятилетку.
— Представьте себе, учился в одной школе с космонавтом Леоновым! похвалился он. — Помню, бегал по коридору рыжий такой мальчишка. Кто бы мог подумать, что он первым выйдет в открытый космос? А теперь живу на проспекте Космонавта Леонова, правда, дома нечасто бываю. Пятнадцатый год «по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там»! Не люблю на берегу засиживаться. Понимаете, доктор, у моряков на берегу особый режим. Им хочется веселья, постоянных праздников, а ведь у их близких обычные будни. Работа, учеба, домашние хлопоты. Вот и получается, что жена, теща, дети быстро устают от меня, а меня начинают раздражать житейские мелочи: магазины, рынок, аптека, воркотня, детские слезы… Рвусь в море и на судне отдыхаю от всего этого! Вот поплаваете годков с пяток, сами это поймете…
Пяток годков Татьяна плавать не собиралась, хотя новая профессия ей нравилась. Океан ее принял: она больше не укачивалась даже на самой муторной зыби, только приходилось умеривать аппетит, чтобы совсем не лишиться талии.
Первым засек перемену в ее образе жизни востроглазый радист Юра Ковалев.
— Татьяна Ивановна, — подначивал он, — зачем вы целый час мотаетесь по шлюпочной палубе? Готовитесь к Олимпийским играм в Токио?
За обедом Ян посматривал на Татьяну, видя, как она отставляет тарелку с супом, а буфетчица Лида потихоньку усмехалась. О своем деле она больше не заговаривала с Татьяной, зато ее снова стали замечать в обществе рулевого Гешки Некрылова. «Похоже, не зря я проводила воспитательную работу», — размышляла по этому поводу Татьяна.
За мысом Доброй Надежды шумел Атлантический океан. Он встретил «Новокуйбышевск» шестибалльной волной, низко к воде опустилось обложенное фиолетовыми тучами небо.
Капитан вызвал наверх штурманов, приказал им покрепче привязаться к берегу, то есть точнее определить свое место по видимым пока береговым ориентирам.
— Неизвестно, когда сможем еще определиться, — буркнул он. Воспитанник старой школы навигаторов, Сорокин не доверял радиопеленгатору.
Общими усилиями истребили неувязку курса, поточнее рассчитали дрейф судна. Теперь можно было идти без звезд в открытом океане.
Свирепел холодный ветер, все больше и больше разводил волну. От разных направлений шла суетливая зыбь, заставляя «Новокуйбышевск» чертить невидимые зигзаги кончиками мачт.
Буфетчица Лида залегла. Ее место привычно заняла Варвара Акимовна.
— Сколько можно балласт возить, — притворно ворчала кокша.
— Ей теперь нельзя переутомляться, — заступилась за Лиду Татьяна.
— Чего нельзя? — переспросила Варвара Акимовна и тут же сообразила: То-то, я вижу, округлилась наша краля. Неужели, думаю, с моих вкусных харчей? Небось Генкина работа?
— Геннадий очень порядочный парень.
— Я не спорю, только детишек надо делать на берегу. Это старая морская заповедь.
— Любовь не признает ни места, ни времени, — улыбнулась Татьяна.
— Я вот замуж не пошла, чтобы заповеди не нарушить. Женихи и у меня были, только море всех отбило, — вздохнула кокша.
Удаляющийся берег заволакивало туманной хмарью. Где-то справа по корме остался Кейптаун.
Из хмари медленно выплыло встречное судно, большой рыжий сухогруз с высокой трубой.
— Просит дать место, — сообщил старпому радист.
— А кто есть он? — поинтересовался Алмазов.
— Португалец.
— Патроны, наверное, везет в Мозамбик, фашист недорезанный! ругнулся старпом. — Но ничего не попишешь, морской закон… Дайте ему, маркони: широта тридцать два десять, долгота пятнадцать сорок одна.
— Благодарит за услугу!
— Сесть ему на камень, собаке! Этого не передавайте, маркони…
Алмазов сходил в штурманскую рубку, принес контурную карту с факсимильного аппарата.
— Ого! — присвистнул он. — Паучок медленно, но верно ползет в нашу сторону. Ох и тряхнет нас, братцы-кролики! — воскликнул старпом с какими-то восторженными интонациями в голосе.
Глава 15
Возле одинокого островка в Средиземном море к лежащему в дрейфе «Горделивому» подошел танкер. Хотя судно всего неделей позже вышло из базы, на нем была почта для крейсера. Тонюсенькую пачечку конвертов расхватали мигом. Среди счастливцев оказались замполит Валейшо и лейтенант Русаков.
Прочитав письмо, Игорь засиял, как надраенная медяшка; Валейшо же, наоборот, помрачнел.
После ужина замполит постучался в командирскую каюту.
— Позволишь на минутку? — от двери спросил он, и по его тону Урманов заподозрил неладное. Предложил своему заместителю кресло, сам сел напротив.
— Мой совет тебе, Прокофьич, не жениться на молодой, — помолчав, заговорил Валейшо. — Бедным станешь человеком… Вот моя написала, что отправляет старших к моей маме, оказывается, договорилась с ней за моей спиной. Ведь на проводах полсловечком про это не обмолвилась! Выбрала момент, когда я далеко… Дам я ей телеграмму, чтоб не смела этого делать.
— В гости на лето? — спросил Урманов.
— Пока на лето, а потом, надо полагать, насовсем!
— Не пори горячку, Федор Семенович. Ничего нет страшного, если ребята погостят у бабушки.
— Но старухе восемьдесят! Сама кое-как ковыляет, куда ей такую обузу — двух сорванцов на шею.
— Она же согласилась.
— Какая бабка откажется от внучат? На карачках будет ползать, но к себе возьмет… А ведь наоборот надо — мне мать к себе брать. Но моя наотрез, говорит, две женщины под одной крышей — китайский
