— Кому надо?
— Ты задаешь слишком много вопросов, ответы на которые тебе совсем не пригодятся в твоей недолгой жизни.
— Надо жить настоящим моментом, а не заоблачными далями.
— Особенно, если эти дали не светят в твою сторону… Ты меня уговорил, мы убьем тебя вечером.
— Премного благодарен.
— А чем ты, собственно говоря, недоволен? Я к твоей никчемной жизни прибавила еще один день. За это благодарить надо.
— Большое вам спасибо, — Карл опустил голову, изображая поклон. — Премного благодарен еще раз. Но возникло еще одно «НО».
— Какое? — похоже, что его упорное нежелание «умирать» начинало действовать ей на нервы.
— Если вы меня убьете вечером, то любой врач сможет определить, что избили меня задолго до смерти. Опять возникнут вопросы, и их будет ничуть не меньше.
— Ну, спасибо, — теперь уже она поклонилась. — Если бы не твои советы, нам пришлось бы туго.
— Не сомневаюсь.
— Но знаешь, — она на секунду задумалась, — есть выход и из этой ситуации. Тебя вообще никогда не найдут. Мы убьем тебя так, как и планировали, и умирать ты будешь так долго и мучительно, что расскажешь нам все… А свое алиби я придумаю позже.
Как тебе такой вариант? И если ты думаешь, что у меня будут проблемы, то ошибаешься. Ты даже не представляешь, какие знакомые у меня есть среди ТВОИХ соотечественников.
— «Да, хороший выход, ничего не скажешь. Надо искать новый путь».
— Я думаю, что все это лишнее. Я и так все расскажу, — добавил он вслух. — Но только при одном условии.
— Ты все расскажешь безо всяких условий. Вопросы здесь задаю только я, и если ты этого до сих пор не понял, то сейчас снова побеседуешь с Жаном.
— И тебе даже не интересно, что это?
— Нет, — она потянулась к карману и достала еще одну папиросу. — Извини, Карл, но мы не сможем сохранить тебе жизнь. Таким мерзавцам, как ты, не место на этом свете.
— Неужели он был такой сволочью?
Мелен прекратила покусывать мундштук папиросы и повернулась в его сторону. На ее лице уже не было той ожесточенности, как раньше. Скорее, это был взгляд усталости и снисхождения.
— Он был? Что за странная манера общения? Ты не спятил часом, если говоришь о себе в третьем лице.
— Я уже давно спятил, и ты один из моих кошмаров.
— Ну, спасибо, оказывается я виновата в том, что ты стал таким подонком.
— Ты меня не поняла, я об условии. Я не это имел в виду.
— А что же тогда?
— Во-первых, мне нужны доказательства того, что ты принадлежишь к Сопротивлению, а во- вторых…
— Достаточно и первого. Я тебе ничего не собираюсь доказывать. Это сделает Жан, когда покончит с тобой. А что касается всего остального.
— Ты мне дашь договорить? Или мне тебя постоянно придется перекрикивать? Тебе это, насколько я понимаю, нужно не меньше, чем мне.
— Ты это про что?
— О второй половине своей просьбы.
— Дорогой, не надо блефовать, ты не в том положении. У меня мало времени.
— Я буду краток. Меня интересует, что вы вместе с Этьеном Жоме со мной сделали?
— Как ни находчиво, но тем не менее очень глупо.
— Что глупо?
— Да все глупо. Взять хотя бы то, как ты пытаешься выкрутиться. Ты, наверное, забыл, что я самая большая хитруля в этой округе и тебе со мной не сравниться.
— А я и не собираюсь. К тому же, к своему качеству хитрости можешь смело добавить еще несколько. Например…
— Все, моему терпению пришел конец. Жан, иди сюда.
В ответ на ее призыв никто не откликнулся, только где-то наверху послышалась едва уловимая возня, затихшая раньше, чем смолкло эхо.
— Я вижу, ты так и не понял, во что влип. Ну, ничего, сейчас мы твой гонор поубавим, заблеешь, как ягненок. Куда ты там делся, черт тебя побери? Жан!
Дверь отворилась, но на пороге стоял не Жан, а один из близнецов, который, судя по качающемуся силуэту, еле стоял на ногах. Мелен обратилась к нему по-французски и после невразумительного ответа выдала такую тираду, которую можно было понять даже без перевода.
— Вот пьянь, — выкрикнула она вслед исчезнувшему из вида близнецу.
— Тебе не идет браниться. Когда ты ругаешься, вся твоя красота…
— Хва-тит, — произнесла она по слогам. — Твои уловки здесь не пройдут. Неужели ты до сих пор этого не понял? И выкинь из головы иллюзию, что между нами были какие-то чувства, потому что к тебе, кроме отвращения, я не испытываю ничего. Ты меня интересовал только как объект работы…
— Можешь в этом меня дальше не убеждать, ведь к тебе я испытываю примерно то же самое, хотя, ненависти, может, чуть меньше. Ну, а что касается других «чувств», то, боюсь, у меня просто не хватило бы силы воли полюбить такую стерву, как ты.
— Да? А на эту дурочку из госпиталя силы воли, значит, хватило? Ну ничего, мы не дадим ей стать женой военного летчика. Овдовим еще до замужества. Что замолчал? Удивлен, что нам так много известно? Все время нахождения в госпитале мы за тобой внимательно следили.
Сделав короткую паузу и воспользовавшись его замешательством, она продолжила свой допрос.
— Скажи, кому ты про нас сообщил, и я обещаю, что все закончится безболезненно.
Фраза «безболезненно», мягко сказанная Мелен, вызвала в сознании Карла образ пыточной камеры, от чего его даже слегка передернуло.
— О чем? Я никому ничего не говорил.
— Ты надо мной, что, издеваешься? Или думаешь, я такая доверчивая дура, что поверю этой дешевой игре в невинность и наигранному изумлению? Если хочешь знать, ты сам подписал себе смертный приговор. Вызывая тебя на встречу, я совершенно не собиралась делать всего этого, — она обвела взглядом погреб.
— Ты сам во всем виноват. Неужели ты надеешься, что я поверю в амнезию после того, что ты выдал вчера в баре?
— И что же такого я там выдал?
— Один вопрос об Этьене стоит того, чтобы отдать тебя в руки Жана. Как ты о нем можешь помнить, если у тебя амнезия?
— Но я все могу объяснить.
— Да? А то, что весь вечер намекал мне на связи с англичанами, как объяснишь? Или об этом ты тоже не забыл по счастливой случайности?
Карл совершенно зашел в тупик. — «Ну как ей теперь объяснить, что я всего-навсего нес пьяную ахинею? Правды хочешь? Да узнай ты эту правду, и моя отсрочка до вечера будет тут же аннулирована».
— Что замолчал, ты ведь хотел все объяснить? Не стесняйся.
— Хорошо, я все тебе расскажу. Да, я действительно все помню…
После слов Карла Мелен заметно преобразилась. Ее лицо посветлело, а глаза загорелись, как у старателя, нашедшего в толще земли золотой самородок.
— Я действительно все тебе врал насчет того, что ничего не помню, — я все помню. Но эти
