— Это государственная больница. Сюда люди ложатся, когда у них нет денег на всякие «Силверлейки».
— Леонард несколько разочарован, — пояснил Генри, — что не попал в общество депрессивных аристократов.
Мадлен не знала, кто такой Генри и что он здесь делает. Его шутливая манера вести разговор казалась по меньшей мере проявлением бесчувственности, если не злого умысла. Но Леонард, кажется, не переживал. Он слушал все, что говорил Генри, с видом ученика, нуждающегося в совете. Только по этому, да еще по его манере время от времени посасывать верхнюю губу можно было заметить что-то неладное.
— Обратная сторона отвращения к себе — чувство собственного величия, — заметил Леонард.
— Так-так, — сказал Генри. — Значит, если уж съезжать с катушек, то обязательно как Роберт Лоуэлл.
Выбранное им выражение, «съезжать с катушек», тоже показалось Мадлен не вполне уместным. Она возненавидела Генри за то, что он так сказал. В то же время, раз Генри преуменьшает болезнь Леонарда, может, все не так уж плохо.
Может, Генри прав — в данной ситуации именно так и надо себя вести. Она с нетерпением искала хоть какую-нибудь подсказку. Однако легкость ей не давалась. Она чувствовала себя неприятно скованной, косноязычной.
Мадлен никогда не общалась близко с настоящими душевнобольными. Людей с неустойчивой психикой она инстинктивно избегала. Каким бы жестоким такое отношение ни казалось, оно было неотъемлемо присуще членам семейства Ханна, людям положительным, ведущим безбедную жизнь избранных, достойным подражания. Про Мадлен Ханна можно было с уверенностью сказать одно: она обладала совершенно устойчивой психикой. Так, во всяком случае, предполагалось. Однако спустя некоторое время после того, как она застала Билли Бейнбриджа в постели с двумя женщинами, Мадлен поняла, что способна испытывать беспомощную грусть, чем-то похожую на клиническую депрессию; а уж в эти последние недели, когда она плакала у себя в комнате из-за разрыва с Леонардом, изводила себя, занималась сексом с Терстоном Мимсом, вкладывала всю оставшуюся надежду в поступление в магистратуру, не зная толком, хочет ли она там учиться, когда на нее навалилось все — любовь, ничем не оправданная случайная связь, неуверенность в себе, — Мадлен осознала, что ее вполне можно записать в одну категорию с психически больными.
В голове у нее крутилась строчка из Барта:
— Леонард волнуется, что его отсюда никогда не выпишут, но я считаю, это он зря, — снова заговорил Генри. — Все в порядке, Леонард. Просто скажи врачу то, что говорил мне. Тебя здесь держат просто для того, чтобы понаблюдать.
— Врач скоро должен позвонить, — сообщил Леонард Мадлен.
— Ты изобразил легкое психическое расстройство, чтобы попасть сюда, чтобы тебе как-то помогли, — повторил Генри. — А теперь тебе лучше, тебя можно выписывать.
Леонард подался вперед, весь внимание.
— Просто хочется выбраться отсюда, — сказал он. — У меня три незачета. Просто хочется сдать их и получить диплом.
Мадлен ни разу не видела Леонарда таким покладистым. Послушный школьник, образцовый пациент.
— Это хорошо, — сказал Генри. — Это здоровое желание. Тебе хочется вернуться к нормальной жизни.
Леонард переводил глаза с Генри на Мадлен и повторял, как робот:
— Хочу вернуться к нормальной жизни. Хочу выбраться отсюда, сдать зачеты и получить диплом.
В дверь сунула голову медсестра:
— Леонард! Вас к телефону — доктор Шью.
Леонард поднялся — с готовностью, словно человек, пришедший на собеседование, чтобы устроиться на работу.
— Ну вот, — сказал он.
— Скажи врачу то, что мне говорил, — напомнил Генри.
Когда Леонард вышел, оба помолчали. Наконец Генри заговорил:
— Насколько я понимаю, ты подружка Леонарда.
— В данный момент непонятно.
— У него диссоциативная фуга. — Генри покрутил указательным пальцем в воздухе. — Прямо как будто кассету заело, играет по кругу одно и то же.
— Но ты же ему только что говорил, что все нормально.
— Ну да, ему ведь это хочется услышать.
— Но ты же не доктор.
— Нет. Но я все-таки изучаю психологию. А значит, читал много Фрейда. — Он расплылся в широкой, неловкой, кокетливой улыбке, словно чеширский кот.
— А мы, между прочим, живем в постфрейдовскую эпоху, — съязвила Мадлен.
Этот выпад Генри воспринял едва ли не с удовольствием.
— Если ты действительно подружка Леонарда, или собираешься
— Да кто ты вообще такой?
— Просто мне из личного опыта известно, как приятно бывает думать, что можно спасти человека своей любовью.
— А я-то была уверена, что мы только что познакомились. И что ты про меня ничего не знаешь.
Генри поднялся. Вид у него был слегка обиженный, однако в голосе звучала все та же уверенность.
— Других не спасают. Спасают только себя.
Он вышел, оставив ее размышлять над этими словами.
Женщина с нечесаными волосами, уставившись в телевизор, то завязывала, то развязывала пояс халата. Темнокожая девушка, которая по возрасту годилась в студентки, сидела за столом — видимо, с родителями. Они, судя по всему, привыкли тут бывать.
Еще через несколько минут вернулся Леонард. Женщина с нечесаными волосами окликнула его:
— Эй, Леонард! Ты не видел, там обед не дают?
— Не видел, — ответил Леонард. — Пока не дают.
— Я бы не против пообедать.
— Еще полчасика, и принесут, — доброжелательно сказал он.
У него был вид скорее врача, нежели пациента. Женщина, видимо, доверяла ему. Она кивнула и отвернулась.
Леонард сел в кресло и наклонился вперед, покачивая коленом.
Мадлен пыталась найти какие-то слова, но все, что приходило ей в голову, могло показаться нападением. «Ты здесь давно? Почему ты мне не сказал? Правда, что тебе три года назад поставили диагноз? Почему ты не сказал мне, что сидишь на таблетках? Мои соседки знали, а я нет!»
Она остановилась на одном:
— Что сказал врач?
— Не хочет пока меня выписывать. — Судя по ровному тону Леонарда, новость его не подкосила. — Не хочет пока
— Ты с ней не спорь. Просто побудь здесь, отдохни. Ты можешь и тут подготовиться к зачетам, я не сомневаюсь.
Леонард посматривал из стороны в сторону, говоря тихо, чтобы другие не услышали:
— А что мне еще остается? Я же говорю, больница государственная.
