собой сдавленное перебуркиванье в несколько глоток. С усилием повернув голову, он разглядел остановившийся рядом ДПСный «форд». Трепыхнувшаяся было надежда сдохла, едва он понял, что маскированные показывают корочки, снимающие, судя по реакции гайцев, все вопросы. Когда же до слуха ресторатора донеслись слова «подозреваемый в подготовке теракта», он совсем скис.
ДПСники уехали, Толю вздернули на ноги и затолкали в «шевроле». Натянув на разбитое перепачканное лицо пыльную шерстяную шапку, вбили лежмя в промежуток между сиденьями; внедорожник рванул с места. Кусачий хозяин поволжского гламура подпрыгивал вместе с жестким полом, вывернув шею, уже не чувствуя рук, а на спине его стояли говнодавы амбалистого автоматчика — время от времени он молча несильно пристукивал Толю по хребту и затылку. Молчал и сидящий за рулем. Толина попытка заговорить обернулась таким ударом, от которого он почти отключился. Сколько заняла дорога, определить он был не в состоянии — ему-то казалось, что несколько часов.
Когда джип остановился, Толя был готов, что сейчас его отволокут в какой-нибудь кабинет или подвал и примутся выбивать признание в подготовке теракта. Но щиколотки утонули в чавкающем, набивающемся в тонкие туфли от J. M. Weston подтаявшем снегу, по телу захлестали прутья кустов, стопы принялись цепляться за какие-то коряги — так, что д'Эстрэ пару раз упал на колени, а если б его не держали на бегу за локти, растянулся бы в рост. В Толиной голове сработала некая блокировка: он окончательно утратил способность думать и чувствовать.
Скоро его уронили лицом на землю и в прежнем пыхтящем с промельками «бля» молчании принялись сосредоточенно бить ногами. Ощущения вернулись, и не осталось ничего другого. Он охал, что-то кричал в мокрую шерсть, потом его в нее вырвало. Шапку сдернули, Толю пинком перевернули на спину и уперли в нос твердое. Глаза застилали слезы, боль вымела даже простейшие мысли, — не сразу до него дошло, что это автоматный ствол. Ствол сильно ткнул его в скулу, в лоб, отодвинулся, послышалось молодцеватое клацанье затвора. Толе что-то сказали, он не понял. «Не слышу!» — заорал безлицый автоматчик, целясь теперь куда-то ему в ноги.
— Что?.. Что?.. — задышал Толя.
— Ты зво?нишь, петух, или на «три» прострелю колено! На «четыре» второе! На «пять» яйца! Два! Звонишь?!
— Да… да…
Его снова перевернули, расковали руки. Постанывая, он возился в глубоком растоптанном снегу — встать никак не получалось. «Резче, хуйло!» Кое-как, ухватившись за березу, наступая на полы пальто, он поднялся. Ему сунули его собственный телефон. «Десять лям! — орала, близко придвинувшись, „маска“, — десять лям, зелеными, понял?!»
Потом он звонил московским партнерам и самарским родственникам. Потом его в заблеванной шапке отвезли в пустой неотапливаемый гараж, где он в темноте и холоде просидел на старых чехлах больше суток. Прежде чем бросить его там, с Толиного сине-багрового запястья не забыли сковырнуть сорокатысячедолларовые Breguet. Потом, уже почти утратившего контроль над телом и разумом, его снова куда-то потащили, повезли и выкинули глубокой ночью на глухом проселке. Хорошо, была оттепель — иначе б он околел, не добравшись до жилья. Даже когда Толя вышел на шоссе, полчаса с лишним никто не тормозил на его конвульсивные жесты.
За эти сутки партнеры и родные собрали семь миллионов рублей, которые Машин брат отдал кому-то на бутовском пустыре. Машу с шофером и охранником все это время держали в неизвестном подвале, причем с Маши сняли часы, серьги, кольца и цепочку. Телефоны и бумажники, отобранные сразу, разумеется, пропали, а изъятыми ключами ребята из «шевроле» за это время открыли квартиру в «Диаманте» и коттедж в «Лесных полянах». Когда Толя писал заявление, общую сумму украденного он указал в десять с половиной миллионов рублей.
Следственный комитет взялся за дело не без энергии — Толю без конца звали на допросы и те становились все дольше, а сфера следачьего любопытства постоянно расширялась. После выкупа, его происхождения, они заинтересовались Толиными счетами, бизнесами и владениями, московскими и самарскими, потом — налоговыми отчислениями. Любознательность ребят обратилась в историческую перспективу и в конце концов коснулась нефтяного периода деловой биографии потерпевшего. А там, надо сказать, хватало такого, что позволяло закатать бывшего авторитетного бизнесмена Толю Шнифта на пожизненное как заказчика нескольких убийств. Д'Эстрэ понял, что вот теперь-то он в натуре попал под пиздорез и лесные звездюли скоро покажутся ему цветочками.
И тогда он позвонил Вардану Моталину.
Знакомство с ним было предметом особенной Толиной гордости. Моталин всех знал, все мог и носил звание генерал-майора ГРУ. Он был крут каждым жестом, каждым движением мимики — почти, впрочем, отсутствующей: разведчик никогда не улыбался, как страдающий докучным хроническим недугом. Он курил сигары, завернутые в сусальное золото, и отвечал по телефону: «так точно, есть» — кому-то, о чьем положении и помыслить-то было страшно. Познакомились они на закрытом парти алюминиевого магната, куда Толя получил приглашение практически чудом и где пела специально и тайно прилетевшая сисястая мулатка, огребшая накануне полдюжины «Грэммиз». Моталин явил сквозь все свое государственное достоинство неожиданное расположение и дозволил в случае возникновения каких-нибудь проблем смело к нему обращаться. Вот Толя и воспользовался дозволением.
Генерал (к тому моменту уже генерал-лейтенант) выслушал Толю с неизменной невозмутимостью и коротким кивком, даже намеком на кивок, пообещал пробить ситуацию. Через некоторое время он перезвонил и сообщил, что на д'Эстрэ уже заведено два уголовных дела. Прервав Толино полубессмысленное блеянье, он добавил, что готов разрулить проблему, причем сам, войдя в положение собеседника, ничего за это не возьмет. В следующий раз он озвучил таксу следаков — по полтора миллиона баксов за дело.
Раздавленный фольклорной жабой, но безмерно благодарный ГРУшнику Толя отдал ему запрошенную сумму — после чего сильно удивился очередному приглашению в прокуратуру. На этом и последующих допросах потерпевшему Дыкову-д'Эстрэ уже впрямую «довели», что пора ему переходить в другую категорию, и намекнули, как крепко его держат за хобот, а также сколько ему светит в близкой перспективе. Отчаянный Толин вопль про уплаченное бабло наткнулся на полное непонимание, а упоминание Моталина вызвало у следака долгий приступ веселья. Отгыгыкав, он пояснил, что Моталин — никакой не генерал, не разведчик и даже не Моталин, а мелкий армянский аферист Вардан Амаров. Что, однако, никак не отменяет возможности решить Толины заморочки озвученным способом — но за вдвое большую сумму…
Вконец Толю добило то, что столичные актеры, попсари и юмористы, до рвоты надиравшиеся халявным пятисотдолларовым шампунем на его вечеринках и охотно принимавшие в подарок всяческое luxury, прознав про эту историю, взяли за моду хихикать над «колхозником, разведенным по- московски».
— Симптоматично, — хмыкнул Кирилл, выслушав эту историю без некоторых имен и подробностей. — Хотя… Даже навскидку кое-что тут не сходится, — он одним глотком допил кефир и стер пальцем белые усы. — Если Вардан этот в натуре аферист, что он делал в олигархическом гадюшнике, где они познакомились?
— Ну, теоретически, олигарха он мог развести точно так же, как нашего колхозника, — Чиф подцепил пальцами холодную вчерашнюю шашлычину.
— Э-э… Но тогда он по-любому не мелкое жухло, а Арсен Люпен[8] какой-то… Все-таки мало верится: одно дело охреневший от м
— Нет, конечно: они как-то контачили, знакомые общие были…
— И самаритянин так и не щекотнулся?… Уау, оторвешь! — приглушенно запротестовал он на попытку Симки (Серафимы, а не сим-карты), младшей из Пенязей, отбуксировать его за палец из-за стола для продолжения беспредела. Пока папаша после утренней пробежки торчал в душе, они с Кириллом на два голоса распевали сочиненную Симкой песню про птичку-невеличку с припевом: «А мы ее йемали, йемали,
