плачущая над сбитой грузовиком коровой. Третья старуха, протягивающая свою морщинистую ладонь молодой, скалящей лукавые зубы цыганке, чтобы та ей погадала…
— Почему так много старух? — спросил Ардабьев.
— Потому что я сам — старуха… — усмехнулся фотограф и протянул Ардабьеву еще не повешенную фотографию. — Это совсем свеженькое…
Ардабьев увидел темный могильный крест, вкопанный в песочную площадку детсада. Две сувенирные бутылочки перед крестом. Онемело застывшие воспитательница и детишки с ведерками и совочками.
— Что это за крест? — спросил Ардабьев. — Кто его вкопал в детсаду?
— Никто не знает, — пожал плечами фотограф. — Те, кто забыл, от чего произошел крест.
— А от чего он произошел? — спросил Ардабьев.
— Ты тоже забыл? — печально улыбнулся фотограф. — От распятия.
Провожая Ардабьева до калитки, фотограф сказал:
— Что-то мне не хочется тебя отпускать одного… Может, теперь я тебя провожу?! Или переночуешь у меня? В фотокоровнике?
— Нет, — ответил Ардабьев. — Мать будет волноваться.
Сделав несколько шагов, Ардабьев остановился, не услышав скрипа калитки и поняв, что фотограф смотрит ему вслед, хотя, наверно, его уже не видит, потому что тьма была непроглядная.
— А вы знаете, все, что вы сделали, будет выставлено, — сказал Ардабьев.
— Не знаю, не знаю… — раздался из темноты голос фотографа.
— Вы знаете, — сказал Ардабьев. — Поэтому и работаете.
Ардабьев услышал, как скрипнула закрываемая фотографом калитка, и пошел. Деревянный тротуар подрагивал под ним, как в детстве.
«Утром на поезде — в Иркутск, а оттуда первым самолетом в Москву, — думал Ардабьев. — Немедленно сделать структурный анализ ардабиолы. Если был бы возможен химический аналог! А если нет? Если нет — тогда плантация ардабиолы…»
Ардабьев неприязненно поморщился, когда перед ним из темноты снова вырос тот же самый подросток.
— Плохо прикурилось, дяденька… — сказал подросток, холодно усмехаясь. В его руке был пистолет, направленный в живот Ардабьева. — Дяденька не хочет подарить одному моему скромному другу джинса? Дяденька разве не за гуманное отношение к советским детям? — изгиляясь, спросил он.
— А как подарить: с поясом или без пояса? — пробовал выиграть время Ардабьев.
Он что-то слышал о подобных историях. Это было, кажется, в курортных черноморских городах. Но здесь, в его родном, еще недавно патриархальном Хайрюзовске? Как по-дурацки можно погибнуть… Но нельзя рисковать ардабиолой из-за каких-то джинсов…
Нервы у подростка не выдержали, и пистолет заплясал у него в руках:
— Снимай джинса, животное! — истерически закричал он.
— Спасибо за комплимент, — сказал Ардабьев, расстегивая джинсы, вытягивая пояс. — Я всегда считал, что животное — это звучит гордо. Кстати, у меня была одна знакомая крыса, которую я уважал гораздо больше многих людей…
Пистолет вдруг выпал из трясущихся рук подростка на деревянный тротуар, и Ардабьев услышал совсем не тяжелый стук. Подросток схватил пистолет и снова направил его на Ардабьева.
— Пистолет-то у тебя игрушечный… — насмешливо сказал Ардабьев. — А вот пояс у меня настоящий. Ты заслужил хорошую порку, и ты ее получишь.
— Он не игрушечный! — завизжал подросток.
— Нет, игрушечный, — надвигаясь на него с поднятым ремнем, спокойно сказал Ардабьев. — И ты игрушечный. Игрушечный маленький фашистик.
— Бей, Пеструшка! — истошно крикнул подросток, вжимаясь в забор.
Но Пеструшка, неслышно стоявший за спиной Ардабьева, не мог поднять вдруг налившуюся страшной тяжестью руку с кастетом. Тогда Фантомас прыгнул и ударил Ардабьева кистенем в затылок точным черносотенным ударом. Перед глазами Ардабьева промелькнули три искаженных страхом и злобой еще совсем мальчишеских лица… потом почему-то белые стружечные кудри мальчика Вити… потом кепка, летящая поверх простыни на кровати с колесиками… потом ветка ардабиолы под красными замшевыми туфлями с белой прошвой… Ардабьев упал руками на забор и начал медленно сползать по нему.
— Пеструшка, подонок, бей! — прохрипел Философ и смазал его по скуле игрушечным револьвером- зажигалкой.
Пеструшка вскочил на спину упавшего Ардабьева и стал колотить его по голове кастетом.
— А ну-ка переверните мне его! — приказал Философ.
Пеструшка и Фантомас перевернули Ардабьева лицом кверху. Философ сел верхом на грудь Ардабьева, разорвал ему рубаху и чиркнул револьвером-зажигалкой.
— Так ты говорил, что этот револьвер игрушечный? — он поднес язычок пламени к груди Ардабьева.
Ардабьев дернулся и застонал. На миг открыл измученные глаза: перед его лицом дергался православный крестик на цепочке, высунувшийся сквозь расстегнутую черную кожаную куртку. Пеструшка и Фантомас в ужасе переглянулись.
— Так ты говорил, что я игрушечный? Что я фашист? Ну что ж, не все из прошлого надо отбрасывать… — словно захмелев, бормотал Философ, водя язычком пламени по груди Ардабьева.
— Бежим! — потянул Пеструшка за рукав Фантомаса.
— Стой, трус! — властно остановил его Философ, и Пеструшка повиновался. — Снимай с него твои джинса…
— Не нужны мне джинсы… — стучал зубами Пеструшка.
— Нет, тебе очень нужны джинсы… Ты не можешь жить без джинсов. Без настоящих фирменных джинсов… — ласково приговаривал Философ. — Снимай, тебе говорят! Да можешь не сдирать с него ботинки. Джинса расклешенные… Постой, не беги! Дай ему в лоб кастетом, Пеструшка, чтобы у него навсегда отшибло память! Молодец! Ты растешь на глазах! А теперь надо слинять…
Они пробежали несколько кварталов, не встретив в темноте ни души. Пеструшка вдруг зашатался и упал на колени. Его тошнило.
— Дай-ка мне джинса… — сказал Философ. — Проверю фирму…
И чиркнул револьвером-зажигалкой, осветив ярлык на заднем кармане джинсов язычком пламени.
— Лажа… — сплюнув, сказал Философ. — Югославские… Клиринговые. Не фирменные…
7
Крохотная старушка с расторопными глазами шла по берегу канала, легко держа в одной руке дерюжный мешок, где ничего не позванивало, потому что там лежала только бутылка «Кубанской горькой», которой не с чем было сталкиваться. Старуха шевелила палкой осенние пожелтевшие кусты, но бутылок в них не было. Не было, потому что похолодало, и культурный отдых на траве с закусками и бутылками прекратился. Старушка подумала о том, что еще остались футбольные матчи и надо полностью переключиться на какой-нибудь стадион. Там под трибунами всегда много бутылок, хотя ездить туда — это большой конец, и рядом нет знакомой приемщицы стеклотары, которая брала бы бутылки по десять копеек вместо двенадцати, но зато без очереди.
— Здравствуйте… — раздался голос.
Старуха подняла голову и увидела перед собой девушку в кепке.
— Вы не помните меня? — спросила девушка… Старуха подозрительно оглядела ее:
— Не помню.