мной и дать мне подобие выбора дальнейшей судьбы моего ребенка.
Его слова обжигали сердце Эвелин, словно капли раскаленного металла.
— Может быть, у Глории был выкидыш, — со слабой надеждой предположила Эвелин.
Она прошла через комнату и встала рядом с Томасом Айвором. Его тело было напряженным, как натянутая струна, отчего костюм, обтягивающий плечи, казался бронированным панцирем. Не в силах совладать с желанием утешить его, Эвелин с нежным сочувствием положила руку на его неподатливую спину. Его стальные мускулы стали еще жестче.
— Ты тоже не веришь, что я могу быть опорой… — Томас Айвор сердито вытер вспотевшее лицо и обернулся к Эвелин. — Ради Бога, если ты ждешь ребенка, не пытайся скрыть это от меня, — неожиданно взорвался он, сверкнув яростными ожесточившимися глазами. — Ты можешь считать меня неподходящим для роли родителя, но я не позволю тебе стать третьей женщиной в моей жизни, лишившей меня права быть отцом собственного ребенка!
— Клянусь, я этого не сделаю! — борясь с комком в горле, решительно произнесла Эвелин.
— Откуда мне знать, на что ты способна и чему можно верить, — немного успокоившись, проворчал Томас Айвор. — За то время, которое мы были вместе, я еще не успел толком узнать тебя.
— Поверь, я никогда не причиню вреда тебе или ребенку от тебя, — тихо сказала Эвелин. Ее карие глаза молили о пощаде. Она инстинктивно прижала руку к животу, как бы защищая будущее дитя. На лице Томаса Айвора появилось выражение мучительной боли. — Я не сомневаюсь, ты будешь замечательным отцом. Жаль, что я позволила Глории втянуть меня в ее дела. Честно говоря, я согласилась только потому, что у нее не было выхода.
Эвелин понимала, что Томас Айвор оскорблен до глубины души. Она тяжело вздохнула, зная, что как- то успокоить его и сохранить остатки его уважение к ней она может единственным образом — быть абсолютно искренней.
— Я не могла открыться тебе вовсе не из-за отсутствия доверия, а скорее от смятения моих собственных чувств. Я считала, что в первую очередь должна сохранять верность интересам семьи, но так случилось… Я полюбила тебя, и все перепуталось.
— Полюбила? — недоверчиво повторил он. — Как легко ты и твоя кузина бросаетесь этим словом! Ты ведь толком и не знаешь, что оно означает.
Он думает, ей так легко было признаться ему?
— Чем сильнее я влюблялась, — рискнула продолжить Эвелин, — тем больше росло во мне возмущение Глорией и мучила ревность. Я боялась, что разумные мысли и колебания по поводу ее просьбы вызваны злобой и завистью. В результате я колебалась до тех пор, когда отступать стало поздно. Могу еще раз повторить, мне жаль, что я вынужденно обманывала тебя. Я тебя люблю и так боюсь потерять, что даже перед собой притворялась, уверяя себя, что не делаю тебе ничего плохого. Я надеялась, что со временем и ты так воспримешь мои действия. — Голос Эвелин дрогнул, но она не остановилась. — Мне так не хотелось хоть чем-то омрачать наши встречи, что я стала просто трусихой. И сейчас, хотя мне очень стыдно за свой необдуманный поступок и я не знаю, что дальше будет, я ни секунды не жалею о том, что полюбила тебя, и ничто не заставит меня отказаться от этого.
— Ничто? — Злая нотка в голосе Томаса Айвора подсказала Эвелин, что сейчас наступает самое страшное. Он хотел сделать ей так же больно, как только что было больно ему, и Эвелин дала ему в руки превосходное оружие. Оставалось надеяться на то, что ей хватит сил пережить его выпад без неизлечимых душевных ран. — Ничто? — повторил он. — Ты уверена?
Она вздернула подбородок и стояла, стройная и решительная, прижав руки к бокам и вцепившись ногтями в ладони.
— Я не стыжусь своего чувства к тебе!
— Так докажи это! — Глаза Томаса Айвора блеснули жестокостью. Он бросил ей вызов. Он прошел к двери, резко захлопнул ее и, повернувшись, прислонился к косяку, скрестив руки на груди.
Эвелин облизала пересохшие губы.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты прекрасно знаешь. Докажи мне это чувство. Посмотрим, насколько ты его не стыдишься. Разденься! Я хочу, чтобы ты отдалась мне здесь, сейчас, если твои слова о любви — правда. Покажи, насколько страстно ты «любишь» меня.
Эвелин с трудом проглотила слюну, не позволяя ни намеком показать, до какой степени она уязвлена его насмешливой жестокостью, понимая, что именно такой реакции он от нее и ждет.
— Не стоит превращать в пошлость то, что было между нами.
Он пожал плечами и оттолкнулся от двери.
— Я так и знал, что ты не рискнешь. У любви есть свои ограничения. Она ведь тоже одна из форм манипуляции. Правда, Эвелин? К сожалению, у людей есть скверная привычка ожидать подтверждения слов поступками и…
Томас Айвор остановился на полуслове, видя, что дрожащие пальцы Эвелин потянулись к верхней пуговице платья. Он внимательно смотрел, как она расстегнула ее, затем расстегнула еще две, открывая его напряженному взгляду кружевной полупрозрачный белоснежный лифчик. К тому моменту, когда она дошла до пуговицы на талии, они оба тяжело, возбужденно дышали. Первым не выдержал Томас Айвор. Он рванулся вперед и стиснул ее запястья.
— Ты действительно готова выдержать подобное унижение? Зачем? Это ведь ничего не изменит! — взорвался он. Его скулы горели темным румянцем.
— Я думала, ты хочешь, чтобы я доказала тебе свою любовь, — дрожащим голосом пролепетала Эвелин. В ней еще теплилась надежда, что он остановит ее от дальнейшего самоуничижения. Наклонив голову, она поцеловала одну из его рук. — Как может мужчине, которого я люблю, нравиться меня унижать?
Отдернув руку, он вцепился в ее шелковистые волосы, заставив поднять голову, и гневно прорычал:
— Ты доказываешь только, что нам не обязательно доверять друг другу, чтобы получить удовольствие в постели!
Притянув ее к себе, он впился в ее рот похотливым, расчетливым поцелуем. Эвелин не шелохнулась, когда Томас Айвор раздвинул пошире ворот ее расстегнутого платья, грубо высвободил ее груди из кружевного лифчика и стал оглаживать ее бедра, словно на медицинском осмотре, — хладнокровно и старательно, с сознательным отсутствием чувства. Эвелин с трудом сдерживала слезы.
Но все же она хотела быть ласковой и нежно погладила его закаменевшую скулу. От ее осторожного, чувственного прикосновения он в ярости застонал и вдруг, неожиданно для нее, его поцелуй стал другим. Из агрессивного и карающего он преобразился в чувственное слияние. Сильные руки Томаса поддерживали слабеющее тело Эвелин, его прикосновения стали мягче и нежнее, и она, не желая того, затрепетала. Она только слабо вскрикнула, когда Томас сорвал с нее платье и стал нетерпеливо ласкать ее обнаженное тело, успевая в то же время сбрасывать с себя одежду.
— Это ничего не изменит, — хрипло выдохнул он, резко стаскивая с нее трусики и бросая ее на кушетку.
— Я знаю… знаю, что… нет, — еле слышно прошептала она, раздвигая ноги, предлагая ему единственный возможный сейчас род любви.
Он обрушился на нее со всей силой неутоленного гнева, его движения были стремительны, почти грубы. Эвелин отвечала ему со всей страстью, на которую была способна. Завершение наступило неожиданно быстро и, несмотря ни на что, принесло обоим чувство удовлетворения.
Вместо того чтобы, как обычно, нежить Эвелин в своих объятиях в сладкой истоме обессиленного отдыха, Айвор сразу вскочил, смахнув с лица пот, и молча кинул Эвелин ее одежду. Оба, не глядя друг на друга, быстро оделись. Эвелин незаметно следила за непрощающим лицом Томаса. Они уже были у двери, когда он резко остановился.
— Ты что-то забыл?
Он вернулся, взял сверток с письмами и скомканный роковой листок.
— Ты ведь за этим приходила, — холодно заметил он, видя, что Эвелин непонимающе смотрит на него. — Забирай! Мне они не нужны, равно как и твоя кузина.
