— Браво! Остановите граммофон!
Унесся подхваченный криком Собинов, и вступил сводный хор.
— Любит русский народ говорить напевно!
— Батенька вы мой, сломанной березкой да черными очами нынче никого не удивишь. — Скуластый критик тер салфеткой монокль.
— Тем не менее я благодарен вам, мадемуазель. — Глубинин целовал руку в перчаточную кисею.
— В Баку сейчас чудесно, настоящая экзотика. Слоны, арбузы…
— Хурма, шелковые ткани, на каждом шагу разносчики с лотками: конопля южночуйская, южноманьчжурская, индийская!
— Благодать…
Со сцены раскланивался брюнет с кровавым пробором:
— Разрешите всех поздравить с первой частью нашего концерта!
— Что-нибудь из Некрасова!
В зале установилась тишина, близкая к творческой.
Сбитый черный ноготь указал на господина из четвертого ряда. Несчастный попал под вдохновение чтеца-обличителя благодаря пышным чиновничьим бакенбардам.
Господин сидел как оплеванный.
— Ей-богу, — он закрыл лицо руками, — служил верой-правдой!
Зал взорвался:
— Знаем таких!
— Каучуковых!
— Берштейнов!
Плюгавая девица кричала, размахивая платочком:
— Россия была и остается ареной непрекращающейся борьбы материалистического и идеалистического воззрений!
Глубинин решительно встал:
— Вера, пойдем отсюда!
Они вышли на улицу.
— Повоображали себя революционерами, — Вера промокнула гноящийся глаз.
— Вера, с раннего детства мне привили мечтательную нежность, отважность и французский язык. Офицерская осанка выработалась с годами… Вера, у вас удивительная фамилия — Правда.
Она рассмеялась:
— Ужасно глупая фамилия. Вы только вслушайтесь: Вера Правда!
—
—
Мохнатые миниатюрные существа плясали бесовские танцы и уморительно гримасничали.
— У дороги!
— Судороги!
— Дороги!
Глубинин палил из нагана по уродцам.
—
— Все в дыму, война в Крыму, — тучей нависал бригадный генерал, — по поводу рапорта сообщаю, что полностью разделяю вашу точку зрения и опускаю вас до уровня ближайшего прапорщика!
По небу плыл черкес с овцой на плечах.
Глубинин жалко улыбнулся:
— Я так боюсь выглядеть при вас дикарем, Аделаида!
— Не бойтесь, только помните: Владикавказ умыт лермонтовскими слезами.
Глубинин почувствовал укол ревности.
— И что сказал вам наш молодой гений?
— Он медиум.
— Глупости.
— Вы насквозь проникнуты отрицанием. Молчите и повторяйте: аллос — сфера окружающего влияния, сома — суть телесное восприятие, аутос — опыт и впечатления странствующей в мирах души…
—
—
На высоте лихорадочного возбуждения явился льстивый муж Елены Викторовны.
— В одних, прошу заметить, носочках-с! — Он ударился оземь и обернулся Необутовым. Под гармошечный шквал мертвый ротмистр сипло выводил: — А проституточка! На четверенечках! — Мышцы его лица судорожно сокращались. — Глубинин, я еще найду пути расширения потомства!
—
—
Воздушные волны укачивали Глубинина. Мерещился древний собор с остатками крепостной стены и огрызок сторожевой башни.
3
Дряблый голос у костра тянул бесконечную нищую жалобу:
— С дядей трудился, в город ездили, но больше в деревне, брат, значит, старший женился, мать говорит: «Ну, уж хочешь — как хочешь, а землю-то бросай, чтоб хозяйство единоличное», — а я домочек выстроил, и больно жалко продавать его, который выстроил… Очнулся, ваше благородие? — Говорящий водоворотил ложкой в котелке.
За спиной Глубинина прохрустели шаги.
— А, вы уже поднялись… Очень рад, — человек присел. — Поручик Абазьев.
— Штабс-капитан Глубинин. Кому я могу доложить о себе?
— Не стоит беспокойства, — Абазьев манерно улыбнулся. — Мы не армия, а так… Каждой твари по паре…
— Не понимаю… Где я нахожусь?
— В Дарьяльском ущелье. — Абазьев согнал с лица паучьи тени. — Не хотите ли каши?
— Что происходит? — спросил Глубинин.
— Ничего. Медленное умирание.
— Не вы, так я скажу! — вмешался солдат с котелком. — Все он! Салман-басурман! У-у, дурак немой!
