стриптиз. В том случае, если он придал ему значение.
В голове стояла переменная облачность, и я оделся, жестко фиксируя внимание на том, что надеваю.
На кухне хозяйка проворно сортировала по корзинам утренний сбор крыжовника и смородины.
Я вскипятил воды и заварил бульонный кубик.
— Отраву жрешь, — удовлетворенно хмыкнула хозяйка. — Я курку вчера резала, давай насыплю живого бульончику.
— Спасибо, у меня на курицу аллергия…
— Это оттого, что привык говном питаться. И аллергия будет, и язва!
Я достал из холодильника пенек салями и бережно произвел срез.
— Синтетика! — громко удручилась хозяйка и с материнской расторопностью подхватила корзины, как колыбельки. — Сосед твой сегодня уехал, на неделю раньше, я деньги вернула, но мне же обидно, что люди скажут, а он говорит: «Аллергия на солнце»… Он, правда, поганенько выглядел, и вроде морозило его, я говорю: «Ты к доктору в санаторий сходи», — а он: «Нет, лучше домой поеду», — и побежал чуть свет на автобус… Ты абрикос хоть поешь, я тебе повыбирала. — Хозяйка взглядом указала на артиллерийскую пирамиду на столе и заспешила к воротам. Подошло время крымской сиесты, и с пляжа потянулись вереницы курортников.
Любимая
Всю ночь хотелось отсосать у Гриши, но не получалось, переживала ужасно, утром проснулась, было стыдно перед Димой. Он еще дремал и не подозревал, я растормошила его, повернулся, мой родной, на щеке от подушки розовый пролежень, и я подумала, что если уж сосать — так только Диме.
Пришел Антон и просил весь вечер, я сказала:
— На, подавись, но знай — это наша последняя встреча!
Антон заржал:
— Дура, мы с тобой только начали.
Я не растерялась:
— Ты, сволочь, всех моих подруг перетрахал. — А потом, глядя в глаза: — Люблю тебя, Антон!
Глазки преблядские, а трахается, как заяц, штрык-штрык — и на бок, даже не верится.
Вадик спросил:
— А я как трахаюсь?
— Ой, ты как медведь, — я к нему прильнула.
Он сказал по секрету, что поступает в духовную семинарию, я размякла и правду-матку наружу.
Он смутился:
— Откуда эта нечистоплотность? Твоя набожность изумляет, но помни, Викочка, цена ей — копейка!
Я бы слушала его полжизни, но надо было решать, и обо всем написала Диме в армию. Ездила к нему на присягу.
Димина мама успокоилась: «Вместе, дочка, ждать будем», — и угощала консервацией.
Я смеялась, потому что давно подъебывала Юльку:
— Юлька, как минет делать?
Она говорит:
— Ты помидор консервированный когда-нибудь ела?
Юлька вообще по-нормальному не трахается, ей бы в жопу — она жопой кончает.
Приперлась со своим Толиком и задрачивает:
— Ну что, Вика, отобьешь у меня мужа?
Я отмахнулась:
— Сдался мне твой Толик!
Думаю: вот стерва, Сашку простить не может, он сказал, что я как солнышко, а через неделю на коленях стоял, просил прощения, что подцепил у Анжелки, я чувствовала гордость и красила губы.
А Толечка сам как миленький прибежал с шампанским, смущался и похабно шутил, норовил раздеться и показывал бицепсы.
Я сказала:
— Толик, главное не это, — склонилась над ним близко-близко — какая у него некрасивая пористая кожа!
А Толик, дурак, улыбался, думал, что я им любовалась.
Позвонила Юлька:
— Вика, блядь, чтоб Толик был дома немедленно!
Толик позеленел и побежал подмываться, обещал, что разведется, но соврал.
И Димина мама тут как тут. Обозвала нецензурно убийцей, будто Дима хотел повеситься, но передумал и шлет мне солдатское письмо.
Я похвасталась перед Анькой. Она прикупила французский дезик и довольна.
— Что-то он вонючий, твой дезик, — присмотрелась, — лохонули тебя, зайчик, это не Франция, а Польша!
Обиделась.
И Тигран тоже разумничался:
— Зачем на рюмке оставляешь помаду?
Но я его сразу поставила на место:
— На перчике любишь, когда помада, вот и не пизди, пожалуйста, Тигранчик!
Словом, напилась и пошла к Лирке ругаться.
— Что, — говорю, — позавидовала чужому счастью, ты мне была как родная, а теперь ненавижу тебя! На «Жигули» польстилась, только они не Артема, а его брата! Чао, Лирочка, не забывай, что вместе на море отдыхали!
Вова не хотел меня тогда отпускать, божился, что женится и увезет в Израиль, он сказал:
— Ты обязательно с кем-нибудь переспишь, а я так не могу.
Но я все равно поехала и не трахалась, пока мы не опоздали на поезд.
Кто-то из местных предложил нас на колхоз пустить, я села и реву, а он говорит:
— Не плачь, жена с дочкой у тещи, ночуй, приставать не буду.
Я лежала рядом, лежала и вдруг поцеловала, а потом еще раз, и так возбудилась, что сама на него влезла.
А Лирку таки на колхоз пустили, я вначале подумала, что жалко Лирку, а потом решила — не сахарная.
С поезда голову вымыть не успела — Вова заявился, пристально посмотрел, все понял и ушел, опять пришел, я шепчу:
— Вовочка, прости…
Он отвечает:
— Я простил, я для тебя на все готов!
Дала ему стричь мозоли и осознала — не люблю! Поэтому, когда мальчики позвали кушать дыню, поехала.
Андрей, пьяный до синих писюнов, утром извинялся, говорил, что ничего не помнит, но я не простила:
— Ты меня побил и изнасиловал!
Закурили с Машенькой, жизнь поперек горла, я не выдержала:
— Ты, главное, Лешу береги, не блядуй понапрасну.
Навещу, решила, Вадика в семинарии. Стал серьезный и одухотворенный, хотя учится неважно. Я ему пощекотала, а он руку отвел: