Вынув из ящика какие-то бумаги, Готтбаум подошел к ней, взирая на нее сверху вниз.
— Любуешься пейзажем?
Теперь, когда она снова повиновалась ему, он выглядел слегка душевнее.
— Очень мило.
— Но, наверное, навевает кое-какие неприятные ассоциации?
Он, как и вчера, продолжал вытаскивать на свет божий темы, которых они обычно не обсуждали. Что это — раздача долгов перед лицом смерти?
— Да, эти места напоминают о некоторых неприятных вещах, — осторожно, опасаясь ловушки, ответила она. — Вы с мамой, постоянно скандалящие, и… прочее, о чем я стараюсь не вспоминать.
Он кивнул.
— Итак, я вижу, что тебя, единственную мою наследницу, не интересует наследование данного земельного участка с прилежащими к нему конструкциями?
Ну отчего он не может говорить, как все нормальные люди? Зачем говорить 'конструкции', когда всякий другой сказал бы просто 'дом'? Только после этой мысли она уловила смысл его слов.
— То есть, ты вычеркнул меня из завещания?
Она готова была рассмеяться. Неужели он беспокоился лишь из-за этого?
— Я хочу основать в куполе образовательный трест, — очень серьезно объяснил отец. — Ежегодно будет проводиться отбор самых способных студентов, каковые будут приглашены сюда для продолжения своей работы в уединении, необходимом для серьезных занятий. Назови это, если желаешь, стариковским честолюбием, но я хочу, чтобы после моей смерти мое имя носило что-нибудь полезное.
Она медленно кивнула. Это объясняло все.
— Ну, если ты так хочешь… Что ж, купол — твой, и ты можешь делать с ним что угодно. Честно говоря, я вообще не рассчитывала на твое наследство.
— Ты получишь кое-какие деньги. Итак, из твоих слов следует, что ты не откажешься подписать этот документ. — Он положил перед ней бумаги. — Вот документ об отказе, подтверждающий, что ты осведомлена о моих намерениях, находишь их приемлемыми, завещание мое прочла и не станешь его оспаривать.
Она взглянула в бумаги и подняла взгляд на отца. На лице его, как всегда, безмятежность — регулирующаяся и регулируемая… О чем он думает? Правду ли говорит? Она представила себе его мозг, щелкающий и бибикающий, словно компьютеры старых голливудских фильмов.
— Я бы в любом случае не стала ничего опротестовывать. Из-за чего было столько шума подымать?
Придвинув к столу кресло, он сел напротив и подался вперед, словно старался создать возможно более доверительную обстановку.
— Дорогая моя, теперь я не так богат, как ранее. Большая часть моих накоплений истрачена. В случае возникновения имущественного спора на оплату юристов может пойти столько, что всю собственность придется распродать. Понимаешь?
Да, она понимала. Даже после его смерти все должно быть по его. А что, было бы только справедливо отказать ему в последней, предсмертной воле… Хотя от одной мысли об этом в животе снова неприятно екнуло.
Потянувшись через стол, он перевернул страницу.
— Вот, видишь, пятьдесят тысяч новыми. Твоя доля в наличных и вложениях. Я позаботился о тебе, Юми. Я прошу от тебя лишь согласия, что я волен распорядиться куполом, как пожелаю. Он вложил в ее руку ручку. — Подпиши здесь, внизу.
Секунду она сидела неподвижно, представляя, как встанет сейчас, да скажет 'нет'. Лицо его побледнеет — она помнила такое. Ему уже за восемьдесят, но он, несомненно, может впасть в ярость… Она прикрыла глаза, пытаясь совладать с потоком хлынувшего в кровь адреналина. А правда; может, взять да оказать — просто так, назло? Устояв перед всеми аргументами, угрозами и упреками, что последуют за этим? У нее теперь своя жизнь, те схватки канули в прошлое и… если у нее есть хоть грамм здравого смысла, она не станет возвращать их к жизни.
Глубоко вздохнув, она сосредоточилась на лежавшем перед ней листке и поставила свою подпись.
— Еще один экземпляр. — Он придвинул к ней копию.
Она подписала и копию, и отец забрал бумаги и ручку.
— Сегодня придет делать уборку миссис Райт; она это засвидетельствует. — Он подарил Юми одну из редчайших своих улыбок. — Благодарю тебя.
Она почувствовала, что доставила ему удовольствие. А надо ли было подписывать? Нет, что теперь думать — только расстраиваться зря.
— Теперь я могу позавтракать? — спросила она, чувствуя, что совершенно опустошена.
— Конечно, конечно.
Он устранился: она больше не интересна ему, следовательно, может делать, что пожелает.
— Но ты… когда ты говорил о завещании, то говорил так, точно собираешься умереть уже завтра.
Сложив бумаги в несгораемый сейф в бетонной опоре северной стороны, он захлопнул дверцу.
— Не завтра, — ответил он, набирая шифр, но очень скоро.
Внезапно ей захотелось плакать. Она убежала в кухню, проклиная свои эмоции, никогда не поддававшиеся контролю при отце. Вынув из холодильника пару яиц, она разбила их в чашку, пролив немного белка на стол.
— Не понимаю, сказала она, взбивая яйца найденной вилкой. — Ведь могут существовать новые методики лечения рака, о которых ты даже не слышал. Почему ты сдаешься и признаешь, что тебе конец?
Он подошел и стал в дверях.
— Кажется, эта тема расстраивает тебя.
— Конечно, расстраивает! — Юми включила электроплитку, нашла сковороду и вылила на нее яйца. — Ты запланировал свою смерть, как… Новую стадию исследований или что-нибудь еще в этом роде! Ну, как ты можешь?!
Он слабо улыбнулся.
— Видишь ли, я не думаю, что это — окончательно. У меня есть контракт с 'Крайоник Лайф Системс', я регулярно общаюсь с моими друзьями оттуда. За последние два десятилетия технология существенно продвинулась вперед, и мне шепнули по секрету, что меня можно заморозить с минимальными повреждениями тканей. Лет через пять — или около того нанотехнология, я уверен, продвинется достаточно, чтобы оживить меня и вылечить.
Интересно, он поэтому пожелал организовать в куполе образовательный трест? И снова, когда 'вернется', сможет вступить во владение? Она яростно встряхнула сковороду.
— Помню. Ты говорил об этой чепухе — заморозиться и убежать от смерти. Мне следовало бы понять, что ты действительно веришь в это.
— Да, — согласился он. — Следовало бы.
Юми приказала себе сохранять спокойствие. Она смотрела в окно, на деревья, однако сосредоточиться на них не могла. Тогда она повернулась к отцу.
— И что же? Ты хочешь, чтобы твои друзья-крионики заморозили тебя живьем?!
— Юми, ты же понимаешь, они не имеют права. — Он помолчал. — Яичница пригорает.
— Спасибо. — Она раздраженно вырубила плиту и спихнула сковороду с конфорки.
— В понедельник, — продолжал отец, — я лягу в больницу. Там — откажусь принимать пищу и питье. И, таким образом, умру от обезвоживания дня через три. Процедура пренеприятнейшая, но мне дадут морфий. Едва исчезнут признаки жизни, ребята-крионики возьмут дело в свои руки.
— В понедельник? То есть, послезавтра? — Она отступила назад, невольно коснувшись пальцами горла. — В жизни не слышала ничего хладнокровнее…
— Юми, — развел руками отец, — это только рационально. Как следует организовав свою смерть, я вполне могу быть уверен, что сумею вернуться. В течение следующих пятидесяти лет мы можем достичь
