Будь Иоанн помоложе годков на двадцать, может, он и не успокоился бы, дерзнув наплевать на их неблаговоление и вступить в открытую свару с церковью. Но шестьдесят лет в то время на Руси было не просто немалым возрастом — преклонным. Поэтому единственное, что он себе позволил, так это заявить митрополиту, встретившись с ним через три дня:
— Теперь мне ясно, владыка, какие сокровища вам больше по душе, равно как и то, где пребывают сердца слуг божиих на Руси.
Симон не счел нужным оправдываться, ибо такие непреложные обвинения, основанные на недавних фактах, отрицать было бы глупо. Вместо того он, осенив себя двумя перстами, заявил иное:
— Все мы грешны, сын мой, ибо живем на грешной земле. Вот и у тебя тако же не все ладно, ведь в церковном правиле митрополита Иоанна[32] сказано, что не должно и весьма неприлично правоверным отдавать дочерей своих замуж в иную страну, где служат на опресноках[33] и не отвергаются сыроядения. Вся церковь скорбит за дщерь твою Елену, кою ты некогда выдал за сынка польского круля[34], хоть и ведал, что оный Александр молится крыжу[35].
— Я взял с него слово, дабы он не нудил ее верой, — мрачно заметил Иоанн. — И потом, к чему ты ныне речешь о дщери моей?
— Да к тому, что все мы грешны, — повторил еще раз Симон и процитировал. — Сказано в писании: «Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите; таким будете судимы; и какою мерой мерите, такою и вам будут мерить. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе…»
— Хорош сучок, — не удержался Иоанн. — Может, это у брата ныне бревно?
— Может, и так, — не стал спорить митрополит. — Но сказано еще там же у Матфея: «Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, поступайте и вы с ними», — а в лукавой усмешке Симона, тщательно упрятанной в бороду, хотя и не до конца (и тоже с умыслом — пусть великий князь видит), сквозило непреклонное и жесткое: «Миром мы тебе ничего не отдадим. Так что — будем воевать или как?»
— Что-то я не помню, чтобы кто-то из апостолов Христа владел людьми, — только для того, чтобы оставить последнее слово за собой, проворчал Иоанн, но Симон не уступил ему даже в малом:
— А все потому, что ты, сын мой, без должного внимания чел святые книги. В евангелии от Иоанна Христос так и говорит своим ученикам: «Я послал вас жать то, над чем вы не трудились; другие трудились, а вы вошли в труд их», — но тут же примирительно заметил: — Хотя тут ты прав, сын мой. В те времена все было иначе — и лучше, и чище. Но сейчас другие лета, да и где ты видишь в нашей церкви хоть одного апостола? Те же, кто тщится повторить древних и ныне не имеют ни лугов, ни сел, ибо уходят в пустынь, в места дикие и необжитые, и там, отрыв малую нору, живут, славя учителя нашего Христа.
Крыть было нечем, и Иоанн, как ни грустно было ему проигрывать, смирился с неудачей, отчасти расквитавшись за нее чуть позже, когда самый ярый из противников «нестяжателей», а следовательно, и его, великого князя, новгородский архиепископ Геннадий был уличен в том, что, вопреки недавнему решению собора, продолжал брать мзду за посвящение с иереев и диаконов, и даже больше прежнего.
Ревностный раздуватель церковных костров под еретиками был немедленно свержен со своей епархии и по его собственной просьбе помещен в Чудов монастырь, где от тоски и позора спустя полтора года скончался — Иоанн III всегда старательно платил свои долги.
Следующую попытку хотел, но не успел осуществить спустя много лет его сын — Василий III Иоаннович — ему тоже до зарезу понадобились церковные земли. Однако еще больше он нуждался в наследнике престола, а его жена Соломония, урожденная Сабурова, за двадцать лет ни разу так и не забеременела.
И тогда состоялась обычная торговая сделка — митрополит Даниил, образно говоря, ударил с Василием по рукам, плюнув на прямые запреты развода со стороны сразу четырех патриархов и вопреки четким словам Христа, гласящим, что «кто разведется с женой своей не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует», взял на себя и грех развода, и насильственное пострижение несчастной, и соединение великого князя узами вторичного брака с Еленой Глинской, купив за это у Василия лояльность до скончания его правления.
У нынешнего государя, в отличие от Василия III, слабых мест не имелось. Правда, наследников тоже пока не было — Анастасия Романовна успела к этому времени родить только слабенькую хворую Аннушку, которая, не прожив и года[36], скончалась, но это был лишь вопрос времени.
Поначалу Иоанн, с подачи своего круга ближних людей, хотел решить вопрос о монастырских землях келейно, переговорив об этом с митрополитом. Намеков, пускай и весьма откровенных, владыка Макарий упорно не хотел воспринимать, и тогда Иоанн простодушно выпалил просьбу открытым текстом. В ответ на это митрополит разразился многоречивым ответом, причем не устным, один на один, а прислал его дарю письменно.
Чего стоил один только высокопарный заголовок: «Ответ Макария митрополита всея Руссии от божественных правил святых апостолов, и святых отец седьми соборов, и поместных, и особо сущих святых отец, и от заповедей святых православных царей к благочестивому и христолюбивому и боговенчанному царю, великому князю Ивану Васильевичу, всея Русии самодержцу, о недвижимых вещах, вданных богови в наследие благ вечных». Эвон как закрутил владыка.
В ответе действительно было все, начиная от божественных правил святых апостолов и правил «святых отец седьми соборов», заканчивая заповедями святых православных царей. И всюду сквозило одно — грешно «благочестивому и христолюбивому и боговенчанному царю, великому князю Ивану Васильевичу, всея Руссии самодержцу» даже заикаться «о недвижимых вещах, вданных богови в наследие благ вечных».
Мало этого, владыка, будто в издевку, повелел своим переписчикам размножить это послание и разослать по всем епархиям для епископов. Возможно, в этом было сокрыто всего-навсего желание ознакомить их, что он, Макарий, крепко стоит на страже интересов церкви, но получилось, как показалось царю, что митрополит не просто утер государю нос рукавом своей широкой рясы, но еще и прилюдно этим похвастался.
«Ну погоди, владыка, — обиженно подумал Иоанн. — Ты у меня еще попляшешь. Я тебе туда еще так высморкаюсь — утонешь. Не мытьем, так катаньем, но все равно своего добьюсь», — решил он.
И в лето 7059-е, двадцать третьего дня месяца просинца[37] двор кремля наполнился всеми духовными мужами Руси. Митрополит и девять святителей[38] все архимандриты и игумены, включая ряд бояр и прочих советников, которые должны были обеспечить самую горячую поддержку Иоанну, внимали юному царю, которому вновь удалось блеснуть и красноречием, и вдохновением.
Глава 4
СТОГЛАВ[39]
С намека начал он свою речь, прося отцов церкви о помощи в деле укрепления христианской веры, а также устроении всего православного христианства, предлагая помощь в поддержании веры и благочестия. Намеком же и закончил ее, заявив о необходимости прекращения споров и разногласий на соборе.
Присутствие же бояр — и это был блестящий ход Иоанна — объяснялось просто. Надлежало принять, освятив подобной мерой, исключительно мирской документ — новый Судебник. В нем практически ничего не касалось церкви, только изъятие тарханных грамот[40] прозвучавшее мельком, да и то лишь тех, которые были выданы в малолетство царя. Но получалось разумно. Участвуя в утверждении мирского указа, священнослужители тем самым как бы дозволяли боярам и прочим советникам Иоанна принять участие в обсуждении духовных дел. А как же иначе? Коли одно всем миром решаем, так и другое тоже.
И во второй речи царя не было перехода к самому главному — следовал лишь намек за намеком,
