перемирие. — Я протянул руку и осторожно обнял Пьера за плечи. — Просто парочка приятелей решила немного выпить, да, Пьер?
— Deutschland ueber alles![31] — произнес он, проглатывая звуки, и отпил из бутылки.
— Vive la France![32] — согласился я и осушил флягу.
— Какая-то бессмыслица, — заявил Гэмлин, ковыряя в носу. — Вы сражаетесь друг с другом, вы убиваете друг друга. Не считая тех случаев, когда вы этого не делаете. Потом вы умираете, вам крышка, капут. В чем смысл?
— Мы сражаемся за что-то большее, чем мы сами.
— И что же это?
Вопрос, с учетом действия выпитого, поставил меня в тупик.
— Капелланы говорят нам, что если мы сражаемся за святое дело, то после смерти совершенно точно попадем на Небеса, — ответил за меня Пьер.
— Как, и с той, и с другой стороны?
— А почему бы и нет? — заметил я.
— Я все пытаюсь понять эти ваши Небеса. Вы умираете, но вы не умираете, а отправляетесь на небо. Вроде как боги.
— Боги юношеского разряда, — уточнил я.
— Ну и что вы делаете там, наверху? — поинтересовался Гэмлин.
Я поперхнулся.
— Мы… э-э, я так думаю, ничего особенного мы там не делаем. Как, похоже, и вы.
— И вы действительно во все это верите? — спросил Гэмлин.
Мы с Пьером переглянулись.
— Ну, не то чтобы… — сказал я.
Пьер пожал здоровым плечом — галльский жест, о множестве значений которого можно исписать тома.
— Послушайте, Гэмлин… — начал я.
Пьер устало опустил голову мне на грудь.
— Ганс, не утруждай себя объяснениями. Я уже пытался.
— И?
— Они не в состоянии понять. — Он ткнул бутылкой в сторону бесстрастных фигур. Их тени, отбрасываемые мечущимся огоньком свечи, исполняли гротескный танец на стене пещеры. — Ты только подумай, каковы они. Неуязвимые, бессмертные, не меняющиеся.
Я вспомнил, что говорил Гэмлин про Фридриха Великого. Ну да.
— Мсье Гэмлин, — осведомился Пьер, — знакомы ли вы с удовольствием, доставляемым изысканной пищей?
— Мы не едим, — ответил Гэмлин.
— Стыдоба. Ну, а как насчет радостей плотской любви? — И как бы отвечая самому себе, ткнул рукой в сторону абсолютно гладкой паховой области кобольда. — Ну, все понятно, можете ничего не отвечать. А доводилось ли вам лежать в теплой траве и просто смотреть, как по небу бегут, догоняя друг друга, облака?
— В чем смысл этого занятия? — спросил кобольд.
— Вот именно, мой чумазый дружок. Вот именно.
— Я не друг вам, — заявил Гэмлин.
— А, так, стало быть, враг?
— Нет.
— К чему ты клонишь? — спросил я Пьера.
Он вздохнул, как мне показалось, удовлетворенно.
— Они вроде Бога, Ганс. Или генерального штаба. Они понятия не имеют о реальной жизни. И они веками делают одно и то же, поскольку не способны изменяться. — Он ткнул в меня пальцем. — Мы меняемся, потому что мы должны, потому что у нас есть начало и конец. А у них всегда есть завтра. Все, что угодно, можно отложить на потом и это потом в точности равно вечности. Они не меняются. Они не могут меняться. Мы взрослеем, мы можем проголодаться или истекать кровью.
Он поднес бутылку к губам и сделал средней величины глоток.
— Между нами, единственное, на что могли бы сгодиться эти господа, — копать ходы для канализационных труб. Так я думаю.
Гэмлин слушал нас, почесывая подмышки. Это был его жест непонимания — ну, как мы чешем затылки.
— Посмотри на них. Они те же самые, что и сотни лет назад. А вот я помню, как Блерио перелетел через Ламанш ровно девять лет назад. Они веками ползают под землей и всегда будут это делать, а мы научились летать.
— Насчет полетов: не забудь про воздушные корабли графа Цеппелина, — уточнил я.
— А были еще братья Монгольфье, их тоже не следует сбрасывать со счетов.
— Ну, конечно же, нет. — Я поднял фляжку, обнаружив в ней еще несколько капель. — За Монгольфье!
— И эти летающие штуки вы используете, чтобы сбрасывать бабахи друг на друга? — встрял Гэмлин.
— О, Бога ради, что, вы привязались к этим бабахам? — завопил я. — У них есть названия — бомбы, снаряды и мины, а не бабахи!
— Это неважно, — вздохнул Пьер. — Мы и дальше будем находить разные удивительные способы, чтобы пускать друг друга в расход. Но, по крайней мере, это будут новые способы. Да, мы живем не в раю — это, скорее, чистилище, а раз так, то у нас есть какая-то надежда. Это они живут в аду. Погребены и не меняются. Одни и те же навеки.
Свеча истаяла, и ее фитилек плавал в лужице расплавленного воска. Пьер указал на нее.
— Это я, друг Ганс. Ma chandelle est mort[33].
Я посмотрел в глаза Гэмлину.
— Оставьте нас.
Он ответил на мой взгляд.
— Почему?
— Потому что мой друг умирает, и он не желает, чтобы вы были свидетелями этой сцены.
Гэмлин поглядел налево, направо, воздел руки.
— Я никогда не пойму вас, людей, — сказал он и вышел из пещеры, прихватив своих приятелей.
— Это точно — он никогда не поймет, — прошептал Пьер. — Мне даже немного жалко его. Они как вечно функционирующие машины, не способные пролить слезу умиления при виде какого-нибудь глупого котенка.
Я сжал ладонь на его здоровом плече.
— Я могу что-нибудь сделать для тебя?
Он запустил руку за ворот рубахи и достал опознавательный жетон. Я осторожно стащил шнурок через его голову.
— Если выживешь, сможешь доставить моему отцу?
Я повесил жетон на шею.
— Если выживу.
Какое-то время он молчал, дыхание было учащенным и неглубоким.
— Когда ты здесь появился, ты звал какого-то Зигги, — сказал он наконец.
— Гэмлин сказал мне, что тут меня ждет приятель. Ну, я и подумал про Зигги. Мы с ним росли вместе, вместе и в армию пошли.
— Что ж, друг Ганс, если ты отсюда выберешься, расскажи ему про меня и выпейте в память обо мне.
— Так и сделаем. Вы, кстати, чем-то схожи.
