– Чем же я могу вам помочь? Меня не было в тот момент дома. Я ходила за молоком.
– Так рано? – не удержался от вопроса майор, вспомнив, что его Даша тоже ежедневно ходит в магазин за молоком, но не в такую рань.
– В половине восьмого к Универсаму каждое утро приезжает машина. Женщина, частница с бородатым мужиком, торгуют молоком. Понимаете… у Валерия астма. Врачи сказали, что ее излечение напрямую зависит от общего состояния здоровья. А как его поправить, когда муж по семь-восемь часов в день проводил у компьютера.
– И вы стали ему покупать молоко? – несколько иронично спросил Федор, не зная, как относиться к сказанному Людмилой Калугиной, как к блажи ее разлюбезного муженька, или как к поступку, достойному уважения. Так или иначе, но она, по-видимому, очень любила своего мужа. Вот только любовь не спасла ему жизнь. Пуля, выпущенная из револьвера тридцать восьмого калибра в голову, оборвала его жизнь. Если все же окажется, что это самоубийство, то не худо бы выяснить причину, побудившую Калугина решиться на такой поступок.
– Да. Стала, – сказала женщина, выжидающе глядя на беседовавшего с ней майора, каким будет следующий его вопрос.
А Федор был в раздумьях. Вопросов-то у него к супруге погибшего было много. Надо было узнать про оружие, как и откуда оно появилось в доме. И вообще, не мешало бы выяснить, возможно, за погибшим водились какие-то неблаговидные дела. И подумав об этом, Федор проговорил:
– Скажите, утром, когда вы уходили из дома, не заметили каких-либо странностей в поведении мужа? Может, он волновался? Знаете, человек решивший покончить с жизнью, перед смертью ведет себя совсем не так, как вел раньше. Некоторые не могут справиться с нервами. Эмоции так и прут из них. Кого-то тянет сделать напоследок окружающим что-то хорошее. Например, осчастливить деньгами, которые откладывались на черный день…
Что-то едва похожее на осуждающую улыбку появилось на бледных губах Людмилы Калугиной.
– Нет, Валерий никогда не был скрягой. Когда мы поженились, ему было уже около сорока. Мне немногим больше двадцати. Вместе мы прожили всего три года и не обзавелись детьми. Жили друг для друга. Поэтому, деньги он от меня не прятал. Он работал программистом. Сначала в фирме. Потом ушел. Занялся, как это сейчас говорится, частной предпринимательской деятельностью. Зарабатывал неплохо. Я работаю переводчиком в издательстве. В деньгах мы нужду не испытывали, – для большей убедительности Людмила задумчиво покачала головой, давая понять, что больше майору не стоит возвращаться к этому вопросу. – А что касаемо первой части вопроса… Так я не заметила ничего такого. Утром, когда я уходила, Валерий еще спал. Молочница приезжает рано. А желающих купить у нее молоко – много. Поэтому из дома я вышла в семь пятнадцать, чтобы побыстрее занять очередь.
Федор задумчиво хмыкнул, подумав о том, что вообще-то смерть Калугина плохо вписывается в рамки самоубийства, если, конечно, он не обладал завидной выдержкой. Это, каким же надо быть толстокожим и с какими нервами, чтобы спокойно спать, зная, что утром жена уйдет за молоком и можно осуществить самоубийство.
И почему это надо было делать утром? Почему не вечером и не ночью? И с каких это пор мысль о суициде посещает мужиков после ночной спячки, когда мозг вообще ничем не загружен. Даже о проблемах текущего дня не хочется думать, не то, что о суициде. И полнолуния вроде не наблюдается. Да и страдал ли погибший лунатизмом? Вряд ли. Он спокойно спал, а стало быть, ни о каком самоубийстве не помышлял. Особенно о самоубийстве из револьвера тридцать восьмого калибра. Маленькая такая штуковина с костяной рукоятью и барабанчиком. Пожалуй, самое время спросить об этой штуковине несчастную вдовушку, а то она, кажется, опять готова расплакаться. Лучше занять ее мозги мыслями, глядишь, чего- нибудь вспомнит полезное. И Федор Туманов обратился к вдове со словами:
– Скажите, вы когда-нибудь у себя в доме оружие видели? Я имею в виду тот револьвер, который валяется возле вашего мужа на ковре.
Калугина всхлипнула, вытерев нос, и отрицательно покачала головой.
– Нет, не видела. И вообще сомневаюсь, что он принадлежит Валерию, – ответила женщина. В голосе ее звучала такая определенность, что Туманову хотелось верить ей.
– Вы так уверенно об этом заявляете, – заметил Туманов.
Калугина не осталась в долгу.
– А вы себе представляете интеллектуала программиста с пистолетом в руках? – спросила она.
– Вообще-то, представляю. – Федору хотелось сказать, что за его работу в уголовном розыске доводилось видеть разное. И интеллектуалам не чужды слабости. Случается, и они хватаются за стволы. Правда, выходит у них по-разному.
– Вынуждена вас разочаровать, но Валерий никогда не брался за оружие. По-моему, у человека такого склада, как он, даже в детстве было отчуждение к забавам пострелять из рогатки. Не то, что к пистолету. Ведь человека из рогатки не убьешь. Да и не хотел Валерий никого убивать. Я в этом уверена, – с долей определенности выступила вдова Калугина в защиту своего мужа.
Но настырный майор не собирался так просто отступать. И сказал, пытаясь разрушать доводы, приведенные вдовой, как аргумент:
– Но ведь оружие можно хранить дома и с целью самозащиты.
– Можно. Но мой муж не хранил. Иначе бы я видела. Пистолет не иголка. А защищаться?.. От кого? От конкурентов? Знаете, мой муж был абсолютно бесстрастным человеком. Никому не завидовал. Никого не ущемлял.
Федор кивнул, представляя со слов жены, каким погибший Калугин был в жизни. Получился вполне приятный психологический портрет, этакого семьянина трудяги. Одно только не понятно, зачем понадобилось этому семьянину пускать себе пулю в голову да еще из револьвера тридцать восьмого калибра.
– Стало быть, судя по вашей убежденности, врагов у вашего мужа не было, и быть не могло? – спросил Туманов, вглядываясь в красные заплаканные глаза женщины. Подметил еще сразу, что к глупышкам ее не отнесешь. Скорее, к умницам. Такие семью заводят только по расчету, и чтобы муж подходил под общепринятый стандарт: не пил, не гулял, зарплату приносил домой всю до копеечки и на любимую супругу пялился, как на икону. Такие и детей рожают, когда сочтут, что настала для этого благоприятная пора. С точки зрения норм морали, возможно, это не совсем правильно. Но это и не повод, чтобы подозревать несчастную вдову в доведении мужа до самоубийства. Стала бы она для него по утрам, как дура за молоком бегать.
– Насчет врагов, я не знаю. Были, не были. По крайней мере, Валерий мне ничего такого не рассказывал, – с ходу отвергла она навязанную майором Тумановым мысль по поводу врагов.
Федор вздохнул, подумав о том, какая не веселенькая картина получается. Жил был программист, в общем-то, мужик паинька, и вдруг – бах и нет паиньки. И нет ничего такого, за что бы можно было зацепиться в своих сыскных рассуждениях. Туманов вспомнил, когда только хотел войти в комнату, где на полу лежал Калугин, окинул взглядом ту комнату. Это было профессиональной привычкой, прежде чем войти в помещение, нужно быстро и в то же время внимательно оглядеть его. Он оглядел. Заметил, окно и балконная дверь были закрыты, а вот форточка. Маленькая форточка в окне, влезть в нее невозможно, но, тем не менее, она была открытой.
– А она у нас почти всегда открыта. И днем и ночью. Балконную дверь и окно, Валерий открывать не велел… – сказала Людмила Калугина, заметив, что этим как будто удивила майора Туманова.
– Постойте. Но ведь вы только что сказали, что ваш муж был астматиком. Разве приток свежего воздуха в квартиру повредил бы ему? – не удержался Туманов от вопроса.
Людмила Калугина согласно кивнула.
– Все правильно. Так мы и делали всегда. Но последние две, три недели муж даже из дома не выходил. Простудился. Говорил, что его иммунитет плохо справляется с простудными заболеваниями. И, по-моему, так оно и было. Малейший сквозняк и у него уже текли сопли. Поэтому окна я не открывала. Только форточку в его комнате, чтобы хоть какой-то был приток свежего воздуха.
Приоткрыв дверь, в кухню заглянул Ваняшин. Говорить ничего не стал, но Федор понял, этим лейтенант вызывает его в коридор.
– Я думаю, вам пока лучше посидеть здесь, – сказал Федор Людмиле Калугиной. Та беспрекословно
