отлагал до возвращения на родину… Вдруг дело само собой началось: всё льется изнутри»[35]. Трактовка всемирно известного сюжета у Жуковского — строгая, лишенная и тени развлекательности, в чем было заподозрила поэта А. П. Елагина[36]. Проблемы вины, раскаяния, страдания и судьбы, сплетенные воедино, — вот что волнует Жуковского в его последней поэме, как когда-то волновало его в «античных» балладах. Древний сюжет, освященный веками, давал для этого богатый материал.
Жуковский до конца рассматривал поэзию как высокую сферу правды, добра и красоты. «Но что же поэзия, как не чистая высшая правда?» — восклицал он в письме к П. А. Вяземскому[37].
Остаток своей жизни Жуковский предполагал посвятить «Агасферу», «Илиаде», а также обработке и изданию сказок разных народов мира[38]. Это не осуществилось.
Двенадцатого апреля 1852 года Жуковский умер в Баден-Бадене. Согласно последней воле поэта, тело его было перевезено в Россию.
Жуковский — не из тех поэтов, чья слава основана на преходящей литературной моде. Современники не ошибались, придавая его поэзии исключительное значение. На протяжении всего XIX века и значительной части XX века его стихи привлекают внимание и читателей, и исследователей.
И. Семенко Уже бледнеет день, скрываясь за горою; Шумящие стада толпятся над рекой; Усталый селянин медлительной стопою Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой. В туманном сумраке окрестность исчезает… Повсюду тишина; повсюду мертвый сон; Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает, Лишь слышится вдали рогов унылый звон. Лишь дикая сова, таясь, под древним сводом Той башни, сетует, внимаема луной, На возмутившего полуночным приходом Ее безмолвного владычества покой. Под кровом черных сосн и вязов наклоненных, Которые окрест, развесившись, стоят, Здесь праотцы села, в гробах уединенных Навеки затворясь, сном непробудным спят. Денницы тихий глас, дня юного дыханье, Ни крики петуха, ни звучный гул рогов, Ни ранней ласточки на кровле щебетанье — Ничто не вызовет почивших из гробов. На дымном очаге трескучий огнь, сверкая, Их в зимни вечера не будет веселить, И дети резвые, встречать их выбегая, Не будут с жадностью лобзаний их ловить. Как часто их серпы златую ниву жали И плуг их побеждал упорные поля! Как часто их секир дубравы трепетали И потом их лица кропилася земля! Пускай рабы сует их жребий унижают, Смеяся в слепоте полезным их трудам, Пускай с холодностью презрения внимают Таящимся во тьме убогого делам; На всех ярится смерть — царя, любимца славы, Всех ищет грозная… и некогда найдет; Всемощныя судьбы незыблемы уставы: И путь величия ко гробу нас ведет! А вы, наперсники фортуны ослепленны, Напрасно спящих здесь спешите презирать За то, что гробы их непышны и забвенны, Что лесть им алтарей не мыслит воздвигать. Вотще над мертвыми, истлевшими костями Трофеи зиждутся, надгробия блестят, Вотще глас почестей гремит перед гробами — Угасший пепел наш они не воспалят. Ужель смягчится смерть сплетаемой хвалою 
