приходящих извне, осуществляется романтический контакт «души» поэта с «душою» мира. Общая жизнь природы, в которую органически включена жизнь человека, — такова эта романтическая концепция.
До начала развернутой деятельности оппозиционных тайных обществ в России Жуковский не случайно воспринимался как поэт — выразитель гражданственных эмоций и мыслей. Патриотические идеи, связанные с национально-освободительной борьбой, еще не переросли в обществе в идеи политического свободомыслия: это произойдет позднее. Пока что популярной является программа просвещенной монархии, либерализации «сверху». На автора «Певца во стане русских воинов» смотрят в обществе как на голос России. Именно это позднее скажет Пушкин в одном из своих писем к Жуковскому: «Никто более тебя не имел права сказать: глас лиры — глас народа»[19].
Нельзя не отметить, что в «Певце во стане русских воинов», где каждому из известных военачальников посвящалась целая строфа, о царе говорилось всего в нескольких строках; среди героев стихотворения он лицо наименее значительное. У Жуковского нет ни тени сервилизма. Но для мировоззрения Жуковского имело значение то, что его формирование относилось к либеральной в политическом отношении поре, к «дней Александровых прекрасному началу» (выражение Пушкина).
В роковой для поэта 1817 год, когда он «все потерял», перед ним открылась новая жизненная сфера, и он все глубже и глубже погружался в нее, заполняя образовавшуюся пустоту. Ему предложили стать учителем русского языка принцессы Шарлотты — Александры Федоровны, жены великого князя Николая Павловича (будущего Николая I). Эта должность уже не была столь формальной, как прежняя (чтец при императрице Марии Федоровне).
Придворная служба в целом отрицательно сказалась на развитии поэзии Жуковского. В первую очередь потому, что он переходил постепенно все больше от творчества к преподаванию. Что же касается усиления в его поэзии мотивов немецкой романтической мистики, которое часто возводится к влиянию дворцовых вкусов, то оно определялось внутренними творческими импульсами. Хотя некоторые оригинальные и переводные произведения 1818–1822 годов он и создает по просьбе своей «высокой» ученицы немецкого происхождения, сама ориентация на немецкий романтический идеализм была для Жуковского органична. Процесс углубления этой ориентации был творчески закономерен.
Жуковский переводит Уланда, Шеллинга и других, более «мистических» поэтов. Переводы эти, несомненно, имеют большое эстетическое значение. Именно теперь Жуковский испытывает сильное влияние Гете и Шиллера; под их воздействием создает оригинальные стихи, а также замечательные переводы «Песни Миньоны» (под названием «Мина»), «Утро пришло…» («Взошла заря…») Гете, «Горной песни» Шиллера («Горная дорога») и др. Романтической фантастикой проникнуты оригинальные стихотворения Жуковского этого периода, принадлежащие к числу его лучших созданий («Невыразимое», «Мотылек и цветы», «Таинственный посетитель» и др.), и многие «поздние» баллады.
В 1818 году был издан малым тиражом, по-немецки и по-русски, сборник оригинальных и переводных произведений Жуковского под названием «Fur Wenige. Для немногих». Название этого сборника навлекло на Жуковского нарекания современников, а также и следующих поколений читателей. Сборник был составлен в основном из произведений немецкой поэзии, переведенных поэтом на русский язык в учебных целях, и предназначался в какой-то мере для придворного обихода, но не только. Его широко читали. Название его не имело того демонстративно «дворцового» смысла, в каком его можно по недоразумению понять; оно восходит к афоризму Горация; «Не желай удивленья толпы, но пиши для немногих».
В 1824 году выходит в свет собрание сочинений Жуковского, завершающее целый период. В середине 1820-х годов фактически заканчивается полноценное лирическое творчество Жуковского. К лирике он обращается в дальнейшем только эпизодически. Прекращение его лирической деятельности, несомненно, связано с придворной карьерой, что вызывало огорчение его друзей — в их числе Пушкина, писавшего в связи с выходом собрания сочинений в 1824 году: «Славный был покойник, дай бог ему царство небесное!»[20]
В переломный для России 1826 год, когда после разгрома декабристов началось долгое царствование Николая I, Жуковский получил предложение организовать и возглавить обучение наследника престола, будущего Александра II. Жуковский рассматривал свою миссию как нечто священное в гражданском отношении. Но с большим напряжением он мог выкраивать теперь время для своих поэтических трудов и иногда целыми годами ничего не создавал. Методическая разработка и преподавание почти всех дисциплин (кроме военного дела) отнимали все время.
Жуковский не был равнодушен к политике, как это может показаться. Он был убежденным монархистом, не представлял для России другого образа правления, кроме монархического, и много раз повторял, что от степени духовного развития главы государства зависит судьба народа. Отсюда его слова, что для России большое значение имеет «история царской души». И поэт все больше увлекался перспективами ее образования и совершенствования. Он верил в возможность перелома всей реальной истории русского царизма за счет его внутреннего духовного совершенствования. Жуковский отстранился от политических увлечений первой половины 1820-х годов, вызвав крайнее раздражение в среде будущих декабристов. В 1819 году он отверг предложение декабриста С. П. Трубецкого войти в тайное общество (однако в течение всех последующих лет, зная о существовании тайного общества в России, сохранял доверенную ему тайну).
Письма Жуковского к Николаю I и наследнику дают представление о том, с какой настойчивостью Жуковский боролся за свои цели. Он упорно отстаивал свое право на «душу» наследника, несомненно имел на него влияние, старался внушать ему свои взгляды и пользовался его доверием. Николай часто бывал этим недоволен. Еще в начале николаевского царствования Жуковский обратился с письмом — Александре Федоровне, где очень смело коснулся пороков самодержавия, гибельной системы воспитания наследников престола: «Когда же будут У нас законодатели? Когда же мы будем с уважением рассматривать то, что составляет истинные нужды народа, — законы, просвещение, нравы?»
Жуковский никогда не скрывал своего сочувствия к судьбе декабристов, хотя и не разделял их взглядов. В письмах к самому Николаю, к его жене, к наследнику он возвращался все к тому же вопросу, пытался воздействовать на своего воспитанника. Происходили неприятные объяснения с царем. Николай упрекал Жуковского в том, что его «называют главою партии, защитником всех тех, кто только худ с правительством»[21]. В 1837–1839 годах Жуковский совершил с наследником путешествие по России и Западной Европе. Во время пребывания в Сибири он снова упорно возвращался к вопросу о судьбе декабристов.
Политическая консервативность Жуковского — следствие всей его идеологической позиции. Ключ к его мировоззрению — религиозность, отводившая социальным проблемам второстепенное место. «Бог и душа — вот два существа; все прочее — печатное объявление, приклеенное на минуту» (запись в дневнике 1821 г.). Однако есть и другая сторона вопроса. Жуковский высказывал далеко не все, что думал и знал. Дидакт (при всем своем лиризме), педагог, он из «воспитательных» целей выступал преимущественно с положительными социально-политическими суждениями, считая, что публичная критика самодержавия будет его расшатывать. А это пугало его гибельными последствиями. Разумеется, он знал и сомнения, и недовольство, однако недаром говорил еще в 1822 году: «Недовольные правительством желают перемен, как мореход ветра во время тишины; но этот ветер может быть бурей».
Жуковский придавал большое значение общественной нравственности и не отделял ее от нравственности личной. В его статьях и письмах проскальзывает страх перед тем, что впоследствии Достоевский определит знаменитой формулой: «Все дозволено». «Существуй для всех одна общая нравственность, утвержденная на христианстве, тогда и частная не поколеблется»[22].
Декабристские и близкие им круги в первой половине 1820-х годов осуждали Жуковского за его воззрения и за придворную службу. Пристрастие поэта к переложениям и переводам также подвергалось декабристами осуждению из соображений патриотизма. Критиковал Жуковского за это и Пушкин. Однако вопрос о переводах теперь, на дистанции полутора веков, радикально пересмотрен. Европеизм русской культуры предполагал не только выведение на общеевропейскую арену национально-русских проблем, но и включение европейских проблем в орбиту русского сознания. В этот период отнюдь не только Жуковский широко обращался к переводам и переложениям.
Жуковский отнесся довольно равнодушно к разгоревшейся вокруг него борьбе. Литературные страсти,
