С поправками «Посланья» И парой слов для оправданья! Прошу, да пред него и Аристарх-певец С своею критикой предстанет, И да небесный Феб, по Пинду наш отец, На наше прение негневным взором взглянет! За что ж о плане ты, мой грозный судия, Ни слова не сказал? О, страшное молчанье! Им муза робкая оглушена моя! И ей теперь мое «Посланье» Уродом кажется под маской красоты! Злодей! молчанием сказал мне больше ты Один, чем критиков крикливое собранье Разбора строгого шумящею грозой! Но так и быть, перед тобой Все тайные ошибки! О чем молчишь — о том и я хочу молчать!.. Чтоб безошибочно, мой милый друг, писать, На то талант твой нужен гибкий! Дерзнет ли свой листок он в тот вплести венец? Ужасный стих! так ты воскликнул, мой певец! И музы все с тобой согласны! Да я и сам кричу, наморщившись: ужасный! Вотще жую перо, вотще молюсь богам, Чтоб от сего стиха очистили «Посланье»! Напрасное пера невинного жеванье, Напрасные мольбы! — поправь его ты сам! Не можешь? Пусть живет векам на посмеянье! Кто славы твоея опишет красоту! Ты прав: опишет — вздор, написанный водою, А твоея — урод! Готов одной чертою Убить сей стих! Но, друг! смиренную чету Двух добрых рифм кто разлучить решится? Да, может быть, моя поправка пригодится?.. Кто славных дел твоих постигнет красоту? — Не лучше ли? Прими Ж, мой друг, сию поправку, А прежний вздорный стих в отставку. Что далее?.. Увы! я слышу не впервой, Что стих: Дробила над главой. Земных народов брань, и что ж еще: державы! — Смешной и темный стих! Быть может, бес лукавый, Моих баллад герой, Сшутил таким стихом коварно надо мной. Над искусителем себя мы позабавим Балладой новою, а стих хоть так поправим: Ниспровергала, враг земных народов, брань!.. Нет! выше бурь венца… Ты здесь, мой друг, в сомненье; Но бури жизни есть для всякого певца Не запрещенное от Феба выраженье! А бури жизни, друг, чем лучше бурь венца? Итак, сомнение приняв за одобренье, Я с бурями венца отважно остаюсь — Вверяясь твоему сомненью, Спокойно на брегу с моей подругой ленью Сижу и бурям критики смеюсь. Другой же стих — твоя, а не моя погрешность; Затмила, кажется, рассудок твой поспешность: Ведь невнимательных царей В Посланье нет! лишь ты, по милости своей, Был невнимательный читатель; А может быть, и то, что мой переписатель Царей не отделил От их народов запятою И так одной пера чертою Земной порядок помутил. Итак — здесь виноват не я, а запятая, И критика твоя косая.— Под наклонившихся престолов царских сень Народы ликовать стекалися толпами. По мненью твоему, туман. Прости! но с критикой твоей я не согласен, И в этих двух стихах смысл, кажется мне, ясен! Зато другие два, как шумный барабан, Рассудку чуждые, лишь только над ушами Господствуют: мой трон у галлов над главами, Разгрянувшись… Своими страшными кусками Подобен сухарю и так же сух, как он. Словечко вспыхнул мне своею быстротою Понравилось — винюсь, смиряясь пред тобою; И робкою пишу рукою: Вспылал, разверзнувшись как гибельный волкан. Но чем же странен великан, С развалин пламенных ужасными очами Сверкающий на бледный свет? — Тут, право, милый друг, карикатуры нет! Вот ты б, малютка, был карикатура, Когда бы мелкая твоя фигура Задумала с развалин встать И на вселенну посверкать. А тень огромная свирепого тирана… Нет… Я горой за великана! Зато, мой друг, при сих забавных трех стихах Пред критикой твоей бросаю лирой в прах И рад хоть казачка плясать над их могилой: Там все… И вот как этот вздор поправил Феб мой хилый: Там все — и весь, и град, и храм — взывало: брань! Все, раболепствуя мечтам тирана, дань
