России” [72] - до областей, где на сравнительно небольшой территории сосредоточено много рабочих.
Ценные сведения о новом порыве революционного вихря привозит Владимиру Ильичу из России и Е. Стасова.
Она застает его в квартире одного. Владимир Ильич проводит ее в общую комнату, которая служит Ульяновым и столовой, и кухней. И сразу же засыпает вопросами о том, что творится в России, в Петербурге, в Центральном и Петербургском комитетах. “Потом вдруг вскочил и говорит: “Подождите!” - вспомнит Стасова.- Я подумала, что поступила в чем-то неправильно. А Владимир Ильич подошел к буфету, вынул оттуда чайник, налил в него воду, зажег газовую плиту, накрыл стол и приготовил все к чаю и уже после этого продолжал беседу со мной” [73].
Стасова обстоятельно рассказывает об основных событиях, происходящих в России, рассказывает со множеством деталей, с живыми подробностями.
- Очень, очень, очень интересно,- говорит, довольно потирая руки, Владимир Ильич.
А новости из России все идут и идут. Петербургский корреспондент “Таймс”, записывает Ленин, сообщает о зовущих к борьбе прокламациях, о назначенной на ближайшие дни в столице демонстрации, о “крайне тревожном настроении в публике” [74]. Из берлинской “Фоссише цайтунг” он узнает что в Петербурге возобновились студенческие волнения, 7 октября, отмечает еще одна ленинская запись, забастовали железнодорожники Московско-Рязанской железной дороги, на другой день - почти весь Московский железнодорожный узел.
Движение с огромной быстротой нарастает по всей стране. Оно захватывает предприятие за предприятием, одну, железную дорогу за другой, город за городом. В самое короткое время стачка становится всероссийской.
“...Остановится ли революционное движение на этой, ужа достигнутой, ставшей “обычной” и знакомой стадии развития или поднимется на высшую ступень?” [75] - спрашивает Ленин. И отвечает: “Если только можно отважиться в область оценки столь сложных и необозримых событий, как события русской революции, то мы неизбежно придем к неизмеримо большей вероятности второго ответа на вопрос” [76].
В заграничных газетах Ленин отыскивает телеграфные сообщения о могучем росте всероссийской политическом стачки. И эти сообщения его убеждают: барометр Показывает бурю...
Он приходит к заключению, что “все и вся сорвано уже с места гигантским вихрем солидарного пролетарского натиска” [77]. И утверждает, что честь революционного пролетарского почина поделили между собой Москва и Петербург! Все говорит о том, что это лишь одна из начальных ступеней борьбы.
Между тем полученный им отчет Боевого комитета при Петербургском комитете, созданного еще в июле для усиления подготовки к вооруженному восстанию, внушает Владимиру Ильичу серьезную тревогу. Если судить по этому документу, то “дело грозит выродиться в канцелярщину”. [78] Нужна не “бумажная волокита”, а “бешеная энергия и еще энергия”. И Ленин призывает петербургских товарищей: “Идите к молодежи. Основывайте тотчас боевые дружины везде и повсюду и у студентов, и у рабочих особенно, и т. д. и т. д.” [79]. Он настаивает на организации отрядов от трех да десяти, тридцати и более человек. Настаивает на том, чтоб и эти отряды вооружались сами, кто как может. Чтобы они тотчас же выбирали себе руководителей и связывались с Боевым комитетом при Петербургском комитете. “Не требуйте никаких формальностей...- пишет Владимир Ильич Боевому комитету.- Не требуйте обязательного вхождения в РСДРП-это было бы абсурдным требованием для вооруженного восстания. Не отказывайтесь связываться с каждым кружком, хотя бы в три человека, при единственном условии, чтобы он был полицейски надежен и готов был драться с царским войском. Пусть желающие кружки входят в РСДРП или примыкают к РСДРП, это превосходно; но я безусловно считал бы ошибкой требовать этого” [80]. Ленин предупреждает, что если через один-два месяца в Питере не будет минимум 200-300 отрядов, Боевой комитет можно будет считать мертвым. “При теперешнем кипении не набрать сотни отрядов - значит стоять вне жизни” [81],- уверен Владимир Ильич.
На столе у него исписанные убористым почерком листы. Это планы, наброски, выписки, связанные с вопросом подготовки и организации восстания.
Быстро, сокращая слова, набросал Владимир Ильич: “Раньше поставить: доклады на воен[ные] темы в кружках:
1) чт[ение] и обсуждение] статей о барр[икадной] б[орь]бе;
2) изуч[ение] плана города и районов; 3) добывать планы тюрем etc.; 4) узнавать адреса зловредных людей и начальства; 5) производить маневры выслеживания неприятеля; 6) готовить бомбы; 7) составлять] тактич[еские] планы отд[ельных] операций” [82].
Ленин обдумывает, как следует формировать отряды будущей революционной армии, как должны они вооружаться и действовать. Советует немедленно начать их практическую подготовку. Не откладывая, подыскивать квартиры для хранения оружия и снарядов, квартиры под штабы, для укрывательства преследуемых, помещения для раненых. Надо заблаговременно запастись планами тюрем, точными сведениями об охране банков, складов оружия. “Проволочки, споры, оттяжки, нерешительность,- утверждает Владимир Ильич,- есть гибель дела восстания. Величайшая решительность, величайшая энергия, немедленное использование всякого подходящего момента, немедленное разжигание революционной страсти толпы, направление ее на более решительные и самые решительные действия - таков первейший долг революционера” [83].
Две недели спустя, октябрьским вечером, Ленин набрасывает план статьи “Равновесие сил”. Предназначается она для “Пролетария”.
“Слух, будто решена конституция,- пишет Ленин.- Если да, тогда царь, значит, учитывает уроки 1848 года и других революций: без учредительного собрания, до учредительного собрания, помимо учредительного собрания даровать конституцию. Какую? В лучшем (для царя) случае = кадетскую.
Значение этого: осуществление идеала конституционалистов-демократов, перескакивание через революцию. Обман народа, ибо полной и реальной свободы выборов все же не будет” [84].
А через несколько часов телеграф приносит в Женеву весть о “монаршей милости” - о царском манифесте 17(30) октября. Он призван восстановить в стране “порядок”. Он дарует народу “незыблемые основы гражданской свободы” - неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний, союзов. Манифест обещает по мере возможности привлечь к участию в Государственной думе слои населения, которые лишены избирательных прав. Царь провозглашает, что отныне “никакой закон не может воспринять силу без одобрения Государственной думы..”.
Кое-кто склонен видеть в манифесте чуть ли не ликвидацию самодержавия. Ленин предостерегает от подобных заключений. “Царь далеко еще не капитулировал,- предупреждает Владимир Ильич.- Самодержавие вовсе еще не перестало существовать. Оно только отступило, оставив неприятелю поле сражения, отступило в чрезвычайно серьезной битве, но оно далеко еще не разбито, оно собирает еще свои силы, и революционному народу остается решить много серьезнейших боевых задач, чтобы довести революцию до действительной и полной победы” [85].
Всего две недели назад Ленин писал в “Пролетарии” о брожении среди военных моряков, о полной ненадежности гвардии. И вот приходит еще одно подтверждение: кронштадтские большевики разоблачили на митингах попытку царя обмануть своим манифестом народные массы, матросы предъявили новые требования и борьба за их осуществление переросла в вооруженное восстание Ленин констатирует: “На красную и черную армию распадается и войско” [86]. Быстро втягивается оно в борьбу за свободу. “Пусть правительство негодяя Витте победило восстание в Кронштадте, пусть расстреливает оно теперь сотни матросов, еще раз поднявших красный флаг,- этот флаг,- предсказывает Владимир Ильич,- взовьется еще выше, ибо это знамя есть знамя всех трудящихся и эксплуатируемых во всем мире” [87].
Не приостановил царский манифест революционную борьбу и российских пролетариев. Ленин выписывает из газет новые сообщения о рабочих выступлениях в Москве, Риге, Тифлисе, Ростове-на-Дону, Ревеле, Одессе. Он убеждается, что рабочим ясна подлинная цена царского манифеста. Ленин переводит опубликованное в английской прессе воззвание одного из питерских стачечных комитетов И включает его в свою статью “Приближение развязки”. “Нам дарована свобода собраний,- гласит воззвание в ленинском переводе,- но наши собрания окружены войсками. Нам дарована свобода печати, но цензура продолжает существовать. Обещана свобода науки, но университет занят солдатами. Дарована неприкосновенность личности, но тюрьмы переполнены арестованными. Дарован Витте, но продолжает существовать Трепов.
