С первой же встречи Михаила потянуло к Александре. Он знал женщин и с удивлением ощутил, что это вовсе не было мужской тягой, хотя Александра казалась ему очень красивой. Он любовался ею, как младший брат любовался бы красотой старшей сестры. И стоило лишь допустить мысль, что за беда могла ждать Александру от Филиппа, как у него начинало тяжело ныть сердце от злобы, жалости, от этого непонятного, неведомого ему ранее чувства — любви оберегающей, хранящей.
Он не поверил Овсянникову. Он чуял опасность. От этого тонгасского дьявола всего можно ждать!
И Михаил прибавлял и прибавлял ходу, невзирая на одышку, на каменеющие руки и ноги, на непонятный, непривычный страх… в тайге-то чего ему страшиться?! Сроду не было такого с Михаилом Невре!
Солнце садилось. Тени предзакатной тайги туманили, преображали ее — родную, знакомую. Михаил уже дважды заплутался, да вовремя спохватывался, снова поворачивал на Шаман-камень. Он помнил все эти места: сколько раз проходил здесь, карта и компас были у него в голове, — и все же плутал.
Наконец он остановился передохнуть. Зарево заката угасало, словно жар-птица таилась, таилась до поры, а потом и улетела.
Михаилу показалось, что время идет как-то слишком быстро. Вот-вот вроде бы ушел он из Богородского — тогда солнце только что начинало играть в небе! — а уж свечерело.
Он все стоял и стоял в блаженной усталости. Какое-то дерево глухо шуршало листвой над его головою.
Он оцепенело слушал.
Листвою? Да ведь… зима!
Обернулся — и не сдержал невольного крика при виде чудовищно изуродованного дерева: с растрескавшейся корой, узловатыми ветвями, вялыми, огромными листьями.
«Что это? Опять кошмар, видение?!»
Сделал шаг ближе… лыжи вязко заскрипели. Опустил глаза: ноги по щиколотку утопали в траве!
И крутом, куда хватало глаз, лежала трава, и шелестели листвой березы… или это свечи белые горели зеленым пламенем?..
И правда, шел он куда как быстро! Прошел от зимы до лета, успел миновать весну, даже не заметив ее! А может, потому так тяжело шагалось, что все время под ногами и был-то не снег, а трава? Нет, нет, он помнил занесенный метелями лес, голые стволы… нет, только здесь, возле этой осины, царит невесть откуда взявшееся лето!
От потрясения кругом шла голова.
Он стоял в прозрачной тени ранней благоуханной ночи. Луна — зеркало Хозяйки Вселенной — вспыхнула в вышине. И странно было… так странно! Млечный путь обозначился в небе, и Михаилу почудилось, что он узнает в нем свою лыжню. Да: ведь айноу так и думают, будто Млечный путь — это лыжня небесных обитателей. И зеркало Хозяйки Вселенной — Луна — тоже их сказания.
Айноу? Михаил покачал головою. Кто такие эти айноу? Он никогда не знал этого слова, никогда! Но почему-то оно почудилось родным, просто давно забытым.
И так играли, так переливались вокруг звуки… Шум тайги? Клекот дальней реки? Или голоса?
Да, голоса, голоса! Откуда-то снизу!
Михаил нагнулся. Наконец догадался отцепить мешавшие лыжи, скинул торбаза и толстые носки, окунул босые ноги в прохладную траву. Она повила его колени, словно молила: «Погоди! Подумай! Вспомни!»
О чем?
Внизу что-то шевелилось, будто какое-то существо пробивалось наружу из-под земли.
Темнело, темнело, но звездные костры светили все ярче, и Михаил рассмотрел, что, просекая корни деревьев, преградившие путь, из земли поднимаются… шляпки грибов.
Ну да! Мухоморы!
Ох и сильное же грибное племя… Чудилось, если на пути окажется валун, они раздробят и его!
Он смотрел, смотрел на этот стремительный рост грибов и втихомолку гордился собой, потому что эти айноу… да, айноу, о которых он пока почти ничего не знал, но почему-то думал о них с волнением, — так вот, они были уверены, что мухоморы не каждому показываются, хотя бы человеку и случалось не раз проходить мимо гриба, даже не всякому колдовству открываются, а тут вон — целый хоровод вокруг него, Михаила Невре…
Прямо под ногой что-то забилось нетерпеливо, он поспешно посторонился.
Вдруг оступился, схватился за дерево…
Казалось, молниеносный бледный свет ударил с небес, всколыхнул, взвихрил траву. Мухоморы распрямились. Михаил отпрянул.
Что с его глазами? Очумел он, что ли?! Да ведь это люди… женщины.
Просто они сидели в траве скорчившись, и притом так малы ростом, что трудно было разглядеть их в сумерках. И теперь вот они выпрямились, и взявшись за руки, пошли хороводом вокруг Михаила.
Какие они веселые! И какие у них чудные, сладостные голоса! Они что-то поют, какую-то песню на незнакомом языке.
Да что в нем незнакомого? Это ведь язык айноу — его, Михаила Невре, родная речь! Это родовая песнь о Нёнкири — о Нёнкири и оборотне исо!
И он сейчас тоже запоет с этими нежноликими красавицами, чьи рыжие косы вьются по ветру, а губы то и дело мимолетно приникают к его губам. Горькие, жаркие губы!
Айноу, правда, говорят, что девушки-мухоморы опасны. Закружат, собьют путника с пути, не выпустят из своего хоровода!
Опасность?.. Пусть! Разве кто-нибудь захочет, кто-нибудь сможет от них уйти? Да и если уйдешь, они увянут, умрут с горя.
Нет, Михаил Невре не уйдет.
Он кружился, кружился вместе с ними, кружился, отвечал на их поцелуи, пел… С языка срывались то слова, то дикий рык, в ушах звучали переклички птичьи, в глазах мерцали звезды… лица… звезды…
