Фомич распоряжается. Дам ему полтьпци рублев, вот он все и урядит.
– Полтыщи?! – протянул сотник, приподнимаясь с лавки. – Богатую свадьбу задумал воевода, зело богатую.
Потылицын натянул на голову шапку с меховой опушкой, пристегнул саблю к поясу и пошел на улицу. В голове его роились радостные мысли:
«Удача сама в руки валится. Эких деньжищ вовек не достать. Полтыщи рублев! То и во сне не привидится. Вот так Федька – тать! Награбил, а таперь деньги на девку швыряет, лиходей. Ужель седни же в руки передаст? Вот то хабар!»
Но сотник вдруг замедлил шаг: голову резанула иная думка:
«А почему седни? Уж не подвох ли?.. От этого злодея всего можно ожидать. Уж не созвал ли к себе разбойную ватагу? Возьмет да и нагрянет па Стрелецкую избу».
Потылицын и вовсе остановился. А до Воеводского терема рукой подать, не повернуть ли вспять?
– Чего встал-то, Лукьян Фомич? – с улыбкой вопросил Викешка, поддергивая малиновые порты.
– Чего?.. Да в животе что-то свербит. Никак после грибков крутит, – страдальчески скорчился сотник, а сам цепко, настороженно окинул взглядом воеводские хоромы.
– Ниче, пройдет, Лукьян Фомич. Плеснешь чарку – и полегчает.
– Полегчает ли… Воевода в тереме?
– В бане был. Да вот холоп со двора. Спросим.
Навстречу брел рыжий, ушастый детина в дерюжном
зипуне. Глаза веселые.
– Погодь, милок, – остановил детину сотник. – Где ноне воевода?
– В мыльне парился. Да, поди, уж в покои пришел, – позевывая, ответил холоп и шагнул дальше.
Сотник поуспокоился: ежели воевода в бане, то ничего худого он не замышляет. Да и на подворье улежно: ни стрельцов, ни казаков, ни оружной челяди.
Сотник приосанился и неторопливой, грузной походкой направился к терему. Викешка проводил его до самых покоев, услужливо распахнул сводчатую дверь.
– Воевода ждет, Лукьян Фомич.
Сотник пригнул голову и шагнул за порог. В покоях ярко горели восковые свечи в медных шандалах. В красном углу, под киотом, развалился в дубовом резном кресле Федька Берсень; подле на лавке сидели Болотников и Шестак.
– Здравия те, воевода, – с легким поклоном произнес Потылицын. – Звал?
– Звал, сотник… Однако проворен ты.
– Радею, воевода. Дело-то у тебя нешутейное, – льстиво промолвил Потылицын.
– Нешутейное, сотник… Веселое дело.
Берсень говорил тихо и вкрадчиво, протягивая слова, глаза его смотрели на Потылицына в упор.
– Помогу, порадею, – вновь заугодничал сотник.
– Да уж будь другом, порадей, порадей Лукьян Фомич. Горазд ты на службу, ни себя, ни людей не щадишь.
– Не щажу, воевода, – по-своему истолковал Федь-кины слова Потылицын, продолжая стоять у порога.
– Вот и я о том же… Пятунку Архипова, донца моего верного, пошто сказнил?
Потылицын так и обомлел. Ведает! Федька Берсень все ведает!.. Но откуда? Кто донес о Пятункиной казни?
– Какой Пятунка?.. О чем речь твоя, воевода? – прикинулся простачком сотник.
– Не петляй! – резко поднялся из кресла Берсень. – Не петляй, дьявол! Хотел в клетке меня к царю доставить. Не быть тому!
Потылицын побагровел, понял, что угодил в Федькин капкан, но страха не было, одна лишь лютая злоба вырвалась наружу.
– Тать, разбойное семя! Не миновать тебе плахи!
Выхватил саблю. Обнажил саблю и Федька. Метнулись
с лавки Болотников и Васюта.
– Не лезь! – закричал им Федька. – Сам расправлюсь!
Звонко запела сталь, посыпались искры. Федька и сотник сошлись на смертельную схватку, но она была недолгой. Сильный, сноровистый, привычный к бою Берсень рассек Потылицына до пояса.
– Это тебе за Пятунку, – гневно бросил Федька, вытирая о ковер окровавленную саблю. – Куда его, други?
– В присенок, – подсказал Болотников.
Крикнули Викешку, тот за ноги выволок тело Потылицына из покоев. Федька вложил саблю в ножны и глянул на Болотникова.
– Удалось, друже. А теперь, выходит, в набат?
– В набат, Федор! Посылай Викешку на звонницу.
Вскоре над крепостью поплыл частый, тревожный гул.
Весь город сбежался к воеводской избе.
Федька выехал к народу, снял шапку, поклонился на все стороны, промолвил:
– Беда, служилые! Известились мы, что на крепость движется орда. Поганые прут на засеку. Так мы их встретим! Те стрельцы, что со мной прибыли, айда в Поле. Седлайте лошадей и одвуконь за город! Остальным быть в крепости и готовиться к осаде. Побьем басурман, служилые!
– Побьем, воевода! – дружно откликнулись ратники.
Прихватив с собой Агату, казну и оружие Федька Берсень выступил со своими «стрельцами» в Дикое Поле.
– Вот и вновь на просторе, – обнял Федьку Болотников.
– Изворотлив ты, друже, – рассмеялся Берсень, крепко стискивая Ивана за плечи.
Донцы с песнями ехали по степному раздолью.
Глава 7 ГОДУНОВ И ПОВОЛЬНИКИ
Известие о татарах и приезд государева посланника всколыхнули Раздоры. Казаки толпились на майдане, у кабака, выплескивая:
– Выдюжим ли, станишники, в крепости? Хан-то всей ордой собирается. Не лучше ли в степь податься?
– Ив степи не упрячешься. Выдюжим! Поганые города осаждать не любят. Не взять им Раздор, кишка тонка!
– А что как московские воеводы с полками не подойдут? Плевать им на голытьбу. Что тогда?
– Выдюжим!
– А жрать че будешь? Хлеба-то у нас с понюшку, кабы волком не завыть.
– Верна! Голодуха на Дону. Царь хлебом одних лишь служилых жалует. Им – и хлеб, и зелье, а донской вольнице – дырку от бублика. Сиди по станицам и подыхай!
– И подохнем! Слышали, что царев посол болтал? Крымца не задорь, под Азов за рыбой не ходи, на Волгу за зипунами не ступи.
– То не царь, братцы. То Бориски Годунова дело. На погибель вольный Дон хочет кинуть. Пущай-де казаки велику нужду терпят, авось они о воле забудут да к боярам возвернутся.
– Не выйдет! Не хотим под ярмо!
– Не отнять нашу волю!
Расходились, закипели казачьи сердца. Ропот стоял над Раздорами. Атаман Богдан Васильев насупленно крутил черный ус; боярин Илья Митрофанович Куракин испуганно выглядывал из атаманского
