– Опять сидеть в шатре?
– Нет, славный Давлет. Сегодня два крыла тумена ты бросишь на Раздоры. Сегодня ночью.
– Ночью?.. Ты хочешь брать Раздоры ночью? – переспросил темник Бахты.
– Да, джигиты! У гяуров пушки, пистолеты и ружья. У них зоркий глаз. Ночью же мы их лишим прицельного огня. Мы подойдем близко к стенам и кинем на деревянный город горящие стрелы. А ворота мы пробьем таранами. Так ли, джигиты?
– Велика мудрость твоя, мурза Джанибек, – растянул в угодливой улыбке тонкие губы Бахты.
«Бахты всегда льстив. Он готов вылизать мурзе пятки», – презрительно подумал Давлет.
А тысячники дружно закричали:
– Велика мудрость мурзы!
– Мы в твоей власти, Джанибек!
Когда над степью воцарилась ночь, татары бесшумно и скрытно приблизились к Раздорам. Они стали от крепостных стен в перелете стрелы. Раздоры замкнулись в плотном кольце ордынцев. Луки их были огромны – в рост человека, стрелы – певучи, длинны и крепки. К древкам стрел татары прикрутили по клочку промасленного войлока. Подле каждого лучника стоял воин-зажигаль-щик с кремнем и огнивом.
Казаки не спали. Они стояли на стенах и прислушивались к шорохам и звукам ночной степи. Во вражеском стане стояла тишина, и нигде не горели костры; ощущение было такое, будто орда спит мертвым сном.
– Что-то не по нутру мне эта ночь, – проговорил Мирон Нагиба. Левая рука его была перевязана, из раны сочилась кровь, но казак не уходил со стен.
– И мне не любо, – молвил Васюта Шестак.
– Поганые не зря притаились. Они что-то замышляют. Надо глядеть в оба, станишники. Ордынцы коварны, – произнес Болотников.
– И луна, как назло, спряталась. Экая сутемь! – проворчал Емоха. В дневной вылазке он зарубил семерых янычар, но и сам пострадал. Один из капычеев едва не отрубил Емохе голову. Выручил Деня. Он подставил под удар саблю, и турецкий ятаган, соскользнув, отсек Емохе правое ухо.
Теперь над Емохой посмеивался Секира.
– Нонче ты у нас первый казак на Дону. Берегись, девки!
– Это ты к чему? – морщась от ноющей боли, спросил Емоха.
– А все к тому. Наипервейший, грю, красавец ты у нас, Емоха. Безухий, дырявый и к тому ж нос с версту коломенскую. Три дюжины бадей повесить можно. Чем не молодец, коли нос с огурец.
Казаки загоготали, а Емоха треснул Секиру по загривку.
– Язык у тебя не той стороной вставлен, чертово помело! Помолчал бы.
– А че молчать? На язык пошлины нет.
– Вот и бренчишь, как на гуслях.
– А ну тихо, братцы, – оборвал казаков Болотников. – Чуете? Будто сено шелестит.
Казаки насторожились.
– Верно… Шорох идет, – молвил Васюта.
– То орда надвигается. А ну, Васюта, беги к Рязанцу. Пусть из вестовой пушки ухнет, – приказал Болотников.
И в ту же минуту в степи засверкали красные искры, а затем по черному небу полетели в сторону крепости огненные змеи. Их было великое множество – тысячи, десятки тысяч огненных молний. Они летели со страшным пугающим визгом.
Многие казаки перекрестились: уж больно жуткий звук издавали стремительно летящие змеи.
– Господи, мать-богородица! – высунувшись из бойницы, очумело вымолвил один из молодых казаков и тотчас, с протяжным стоном, осел на помост. Широкую грудь его пронзила горящая стрела.
– Не высовываться! – гаркнул Болотников.
Емоха попытался было вытянуть из убитого казака стрелу, но она крепко застряла. Обломив конец, он вытащил стрелу со стороны спины. Повольника спустили с помоста на землю.
– У-у, поганые души! – скрипнул зубами Емоха. Погиб один из его дружков.
Секира взял из рук Емохи обломок стрелы и поднес к факелу.
– Эва, – хмыкнул он. – И чего только не придумают, нехристи. Глянь, братцы.
Вокруг Устима столпились донцы. Секира оторвал от обломка маленькую глиняную трубочку и положил на ладонь.
– Свистульки привязывают.
– Ну и ироды. Душу воротит, – молвил Деня, затыкая уши.
– Ниче, привыкай. Басурмане и не на такое горазды, – вставил дед Гаруня.
Стрелы глухо стучали о стены, башни и кровли изб. Многие из них залетали в бойницы, чадили. Едкий дым ел глаза.
Отовсюду послышались крики казаков:
– Избы горят!
– Стены занялись!
– Все на огонь, братцы!
Бросились к бочкам с водой и колодцам. Тушили пожары и дети, и подростки, и казачьи женки.
Всех тяжелее и опаснее было на стенах. Казаки лили воду на тын и попадали под стрелы ордынцев. Раненых и убитых сразу же сменяли другие казаки, стоявшие внизу в запасе.
В кровавом зареве пожарищ донцы увидели, как к Степным воротам наплывает грозным, огромным чудищем таран, подвешенный цепями к длинному бревну. Конец снаряда был окован стальным наконечником.
Казаки выстрелили из пищалей и самопалов, но таран упрямо приближался к воротам: на место поверженных татар тотчас вставали новые ордынцы.
Не помог и Тереха Рязанец: наклонить жерла орудий под самые стены было невозможно.
– То не в моих силах, братцы, – с отчаянием говорил пушкарь. – Не могу кинуть ядра.
Татары, раскачав на цепях орудие, ударили им по воротам; те крякнули, затряслись, осыпались щепой. После пятого удара стальной наконечник пробил ворота на добрых три вершка.
– Проломят, дьяволы! – чертыхнулся Болотников и перебежал с помоста на стрельню, с которой донцы палили из пищалей и самопалов.
– Бревна швыряй! Колоды! – загремел Болотников.
Но и это не остановило татар. Они гибли десятками,
но, не мешкая, столько же подбегало к тарану. Головы степняков заняты были лишь одной мыслью – сокрушить ворота и ворваться в крепость. Там за воротами – добыча! Добыча!
Степные ворота обступили лучники: они непрерывно стреляли по бойницам, да так метко и густо, что казакам невозможно было и высунуться.
А таран все глубже и глубже уходил в ворота; и вскоре окованные створки оказались разбитыми, засовы сорваны; еще удар, другой – ворота рухнут, и тогда ничто и никто не удержит лавину ордынцев, жаждущих вломиться в казачий город.
Но ворота не рухнули: раздорцы надежно укрепили их бревнами и тяжелыми кулями с землей. Таран, пробив наконец ворота, застрял в новом мощном заслоне.
Убедившись, что таран бесполезен, мурза Джанибек приказал отнести его от ворот. Теперь вся надежда татар была на горящие стрелы. Раздоры должны погибнуть в огне.
Потерпев неудачу под Степными воротами, Ахмет-па-ша задумал нанести решающий удар у Засечной башни. Скрытно от казаков он повелел перетащить оставшиеся кулеврины на галеры, бросившие якоря у левого берега Дона. В то время, когда темник Давлет переправлял два крыла своего тумена на правобережье, а затем начал осыпать крепость огненными стрелами, Ахмет-паша приблизил суда к городу на пушечный выстрел. Он сам был на одной из галер.
– Забросайте Раздоры калеными ядрами! – приказал он капычеям.
Турецкие пушки выстрелили неожиданно для казаков.
Богдан Васильев и Федька Берсень, руководившие обороной Засечной стены, на какое-то время пришли в замешательство.
