– Откуда взялись пушки? Здесь их не было! – закричал Васильев.
– Палят с реки. С галер палят, злыдни!
Каленые ядра еще больше раздули пожар. Избы вспыхивали одна за другой, как свечи. Вся северо- западная часть города утонула в море огня. Многие избы залить водой уже было невозможно – их растаскивали баграми и крючьями, тушили песком и землей.
– Бейте по галерам! – закричал пушкарям Васильев.
Наряд выпалил, но ядра не долетели до судов: пушки
на Засечной стене были поставлены маломощные.
– Где Тереха? Где этот рязанский лапоть? – еще пуще заорал Васильев.
Рязанец стоял на помосте у Степной башни. Когда с Дона заговорили турецкие пушки, Тереха с отчаянием хлопнул ладонью по жерлу «единорога». Янычары пошли на хитрость, и теперь их кулеврины будут свободно и безнаказанно палить по городу.
Рязанец, не дожидаясь приказа Васильева, велел снять со стен часть тяжелых орудий и перетащить их к Засечной стрельне. Но дело это нелегкое: пушки весили до пятисот пудов, и потребуется немало времени, чтобы установить их на донской стороне.
Богдан Васильев выделил начальнику пушкарского наряда две сотни казаков.
– Умри, но пушки поставь! – грозно сказал он Рязанцу.
Город полыхал. В черное небо высоко вздымались огненные языки пожарищ. Вскоре огонь перекинулся и на восточную часть города, неумолимо пожирая сухие рубленые избы. В кривых и узких улочках и переулках метались люди, задыхаясь от зноя, гари и въедливого дыма, валившего черными, густыми клубами из дверей и окон.
Со стен пришлось снять многих казаков. Этого-то и дожидались Ахмет-паша и темник Давлет. Они кинули на крепость тысячи татар и янычар. Штурм был грозный и яростный. Особенно дерзко и свирепо лезли на стены воины мурзы Давлета. Они несколько дней ждали этого часа, и теперь их было трудно остановить.
На стенах то и дело громыхал голос Федьки Берсеня:
– Не робей, донцы! Бей псов, круши!
Но и враг неистовствовал. Многим удалось взобраться на стены. Повсюду пошли рукопашные схватки; лязгали мечи и сабли, сверкали ножи, клинки и ятаганы, сыпались искры.
– Круши псов! Дави степных гадов! – хрипло орал Федька, разя ордынцев тяжелым мечом.
И казаки крушили, и казаки давили. Брань, хрипы и ярые возгласы перемежались с визгом, воплем и предсмертными стонами. Все крутилось, орало, выло, ухало и скрежетало в этом кровавом водовороте.
Злая сеча шла до утренней зари. Повольники не дрогнули, не позволили врагу закрепиться на стенах крепости.
Ордынцы отступили, но городу не пришлось праздновать победу. Уже в самом конце битвы недалеко от майдана раздался оглушительный, взрыв. Каленое ядро турецкой кулеврины угодило в Зелейную избу с пороховыми запасами. Взрыв был настолько силен, что в городе рухнули десятки строений и рассыпался храм Николая-чудо-творца; более трехсот казаков, женщин, детей и стариков были убиты.
Глава 12 КАЗАЧИЙ ПОДАРОК
Страшен был вид города в лучах раннего утреннего солнца. Повсюду виднелись обугленные избы, курени и трупы; пахло гарью, дымились неостывшие пожарища, черный пепел толстым слоем покрывал землю.
Обуглились и почернели стены и башни крепости; казаки, прокоптелые, грязные, в окровавленных рваных одеждах, спали мертвецким сном, не выпуская из рук мечей и сабель.
По дымящейся крепости блуждали казачьи женки, разыскивая среди убитых и обгоревших своих детей, братьев, сестер и мужей. То и дело разносились их безутешные, горькие плачи.
Более тысячи казаков потеряли донцы за первые дни осады. Но жертвы были не напрасны: свыше семи тысяч янычар и крымчаков полегли у стен крепости.
Агата бродила по городу вместе с Любавой, дочерью раздорского есаула Григория Соломы. Агата искала мужа, а соседка по куреню – отца родного. С тревожным беспокойством вглядывались они в лица убитых, крестились и со слезами на глазах шли дальше.
Но ни среди павших, ни среди тяжелораненых Берсеня и Солому они не разыскали.
– У Засечных ворот поглядите, там их видели, – тихо подсказала одна из казачек, оплакивающая мужа, статного красивого казака, пронзенного вражеской стрелой.
Пошли к Засечным воротам, возле которых вповалку лежали казаки. Бодрствовали лишь трое караульных, досматривавших за вражеским станом.
– Кого вам, девки? – окликнул с высоты башни один из дозорных.
– Федора Берсеня, да Гришу Солому, – ответила Агата.
– На стене пали, – махнул рукой дозорный.
– Пали? – меняясь в лице, дрогнувшим голосом переспросила Агата.
– Батюшки, пресвятая дева! – охнула Любава.
Обе зарыдали, а караульный протяжно зевнул, крякнул и усмешливо крутнул головой.
– От народ водяной. Че слезу-то пустили, оглашенные? Пали, грю, на стене. Спят ваши мужики, вон там, за пушками. Лезьте на помост.
Агата и Любава обрадованно полезли на стены. Федька Берсень, широко раскинув руки, лежал на спине. Глаза его глубоко запали, лицо черно от копоти, правая рука сжимала окровавленный меч. Спал Федька тревожно: мычал, скрипел зубами и что-то невнятно выкрикивал; Агата разобрала лишь одно слово «крущи».
«Федор мой и во снях воюет», – с улыбкой подумала она и осторожно подложила под Федькину голову чей-то кинутый на помосте разодранный зипун.
Григорий Солома лежал невдалеке от Берсеня, привалившись спиной к дубовому тыну; на обнаженной руке его густо запеклась кровь. Любава вновь пригорюнилась.
– Ранен батюшка. В курень надо.
– Не полошись, девка. Рана неглубокая, затянется, – успокоил Тереха Рязанец. Поникший и угрюмый, он сидел возле остывшей «трои», горестно пощипывая густую, с подпалиной бороду.
«Теперь совсем без зелья худо, – думал он. – И надо ж было приключиться экой напасти. Чертовы янычары! Угодили-таки в самую. пороховницу. Седни турки подтянут пушки к самой крепости, и никто их не подавит. Едва ли вынесут Раздоры еще один огненный бой – крепость все же деревянная. Как ни крепись, как ни обороняй, но тын и сруб от огня не спасти».
– Вы бы не толкались тут, девоньки. Неровен час, – предостерег с башни караульный.
Оставив возле Федьки и Соломы по узелку снеди, Агата и Любава спустились на землю. Вначале пошли они было к своим куреням, но Агата вдруг повернула к Степной башне.
– Куда ж ты? – спросила Любава.
Лицо Агаты залилось румянцем.
– У Федора близкий дружок есть… Иван Болотников. Сказывали, на Степной стене он сражался. Проведать хочу – жив ли.
– И я с тобой, – молвила Любава.
Подруги подались к южной стене, но отыскали они Болотникова не вдруг. На стене Ивана не оказалось.
«Нигде его нет. Ужель за тыном лежит? Ужель загубили сокола?» – закручинилась Агата.
У подножия башни бранился казак Емоха. Ухо его воспалилось и так стреляло, что бедный донец не находил себе места.
– Трезубец в ханское брюхо! Смолы – на плешь!..
– Худо, родимый? – участливо коснулась его плеча Агата.
– Турецкому султану худо, – огрызнулся Емоха. – Че тут бродите?
