крестьяне поймали. Это што? – кричал дородный, ушастый дворянин, язвительно посматривая на соседа.
– Сам ты вор! – ответил второй, маленький и розовощекий помещик. – Лесок у меня под боком тащишь и хоромишки свои достраиваешь!
– Поклеп! Врешь, пес пучеглазый! – взвизгнул ушастый.
– Сам пес! – выкрикнул розовощекий и дернул соседа за бороду.
– А-а-а! – больно взвыл ушастый и, поднявшись на ног и, выхватил из-за пояса пистоль.
– А ну гсть, дьяволы! – зычно выкрикнул вдруг Митрий Капуста, соскочив с лавки и разбойно тряхнув черными кудрями. В мутном свете горящих факелов блеснула сабля и тяжело опустилась на стол между заспорившими дворянами. Дубовый стол развалился надвое.
Рассорившиеся дворяне оторопело заморгали глазами, присмирели. Отовсюду повернулись к Капусте захмелевшие головы. Восхищенно загалдели:
– Крепко вдарил, друже!
– Тебе, Митрий, воеводой быть!
Глава 6 НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ
После сытной трапезы Якушка дозволил ратным людям часика два соснуть в подклете.
Когда княжий челядинец поднялся в терем, Болотников подошел к Афоне. Бобыль скинул лапти, размотал онучи и, блаженно покряхтывая, развалился на куче соломы.
– После трудов праведных и соснуть не грех. Ложись, Иванка.
– Днем попусту валяться не привык. Айда лучше на Красную. Сегодня пятница – день базарный.
Шмоток зевнул, потянулся и повернулся на бок.
– Спать долго – жить с долгом. Поднимайся, Афоня.
Шмоток, услышав поговорку, обернулся к Болотникову, рассмеялся:
– Люблю всякую премудрость. Я тебе по этому поводу другую побасенку скажу…
– Потом, потом, Афоня. Вставай. Может, деда Терентия на торгу встретим.
– Вот то верно, парень. Старика навестить надо. Не преставился ли наш рукоделец? – согласился бобыль и принялся мотать на босые ноги онучи.
На Красной площади, несмотря на недавний пожар, шумно и многолюдно. От самого плавучего москворецкого моста 85через всю площадь, пересекая Зарядье, Варварку, Ильинку и Никольскую, протянулись торговые ряды. Тысячи лавок, палаток, шалашей и печур.
Отовсюду слышны бойкие, озорные выкрики.
Продают все – купцы и ремесленники, стрельцы и монахи, крестьяне, приехавшие из деревенек на торги. Взахлеб расхваливают свой товар и назойливо суют его в руки покупателей.
Площадь наводнили квасники, ягодники, молочники, пирожники, сбитенщики 86… Все с лукошками, корзинками, кадками, мешками. Шустро снуют веселые коробейники. В густой толпе шныряют карманники, подвыпившие гулящие девки, сводни и нищие. К рундукам и лавкам жмутся слепые, калики перехожие, бахари 87и гусельники.
– Чудная Москва! Ни пожар, ни крымцы – торгу не помеха, – воскликнул Афоня.
– В Москву теперь со всей Руси войско собирается, вот и шумят торговцы, – сказал Болотников.
– А ну раздайся, народ! – вдруг громко пронеслось от Зарядья.
Болотников и Шмоток посторонились. По Красной площади в Разбойный приказ стрельцы вели с десяток посадских. Шли слобожане в лаптях и рваных сермягах, бородатые, хмурые, с непокрытыми головами. Ноги – в колодках.
– За что взяли, родимые? – спросили в толпе.
– О пожаре на Сретенке толковали. Неспроста пламя заполыхало, братцы. По злому умыслу наши слободы выгорели, – угрюмо отозвался один из преступников.
– Ближнему боярину пожар на руку, – зло сверкнув глазами, поддержал колодника второй ремесленник.
– А ну, закрыть рты воровские! – прикрикнул на посадских рослый стрелец-пятидесятник в малиновом кафтане. – Дай дорогу!
– А ты не шуми, служилый. На свою бабу глотку дери! – крикнули в толпе.
– А он свою женку боярам па ржавый бердыш выменял!
– Поди, с пуда торговался!
– Знаю я его бабу, ребята. На Москве бердышей не хватит: женка его в ворота не пролазит.
Толпа захохотала.
– Но-но, на плаху захотели! – сердито погрозил кулаком пятидесятник.
Из толпы зароптали:
– Ты нас плахой не потчуй!
– Привыкли кровушку лить!
– Пошто слобожан схватили? Их вины нет. Борис Годунов пожар затеял, братцы, чтобы о царевиче Дмитрии на Москве забыли! – раздался дерзкий выкрик.
– Стой! – свирепо рявкнул пятидесятник. – Кто крамольное слово о царевом наместнике молвил?
– Ну, я молвил! Возьми попробуй! – горячо выкрикнул из толпы широкоплечий детина в кожаном запоне поверх темной рубахи и встряхнул над головой пудовым кузнечным молотом.
– Взять бунтовщика! – приказал пятидесятник.
Толпа сдвинулась.
– Уйди от греха, служилый!
– Кости переломаем!
Болотников, оказавшись рядом с дерзким мастеровым, поддавшись настроению взроптавшего посадского люда, громко воскликнул:
– Не робей, братцы! Их всего с десяток!
Отчаянная толпа надвинулась на стрельцов. Пятидесятник попятился назад, пробуравил крамольную толпу колючим взглядом и, качнувшись тучным телом, сквозь зубы выдавил:
– Освободи дорогу. В Кремль людишек веду.
Толпа неторопливо расступилась, сопровождая стрельцов.
– Вот так-то будет лучше, служилый!
– Неча зря шуметь!
– Проваливайте, покуда целы!
Стрельцы завернули за Лобное место и направились к Фроловским воротам. Выкрики смолкли. Пятидесятник решил сорвать злобу на идущем впереди его низкорослом посадском. Он грязно ругнулся и больно ударил колодника в лицо.
– Пошевеливайся, нищеброд!
Ремесленный пошатнулся, но на ногах устоял. Яро глянул на стрельца и молча сплюнул на землю кровавый сгусток.
Афоня Шмоток потянул Болотникова из толпы.
– Идем отсюда, Иванка. Заприметят тебя здесь истцы. В Разбойный с тобой угодишь.
– А ты чуешь, Афоня, какая силища в народе? Не зря мне Пахом Аверьянов всегда говорит, что перед миром любой ворог дрогнет, – высказал Болотников.
– Эгей, крещеные! Чего ищете? Может, чем помогу, – остановил страдников худощавый с плутоватыми глазами мужичонка в ситцевой рубахе. От него попахивало водкой и чесноком.
– Самопал, милок. И такой, чтобы за версту басур-мана бил, – ответил Афоня.
– Эка невидаль. Так и быть выручу. Кидай в шапку деньгу. Мигом наилучший самопал доставлю.
– Вначале товар кажи, милок.
