Иван Болотников Кн.1

– Будет товар. Давай, говорю, деньгу. Нутро горит… – нетерпеливо наступал на Шмотка верткий слобожанин.

Однако не успел он и договорить, как на него с шумной бранью навалились трое посадских. Скрутили веревкой, повалили наземь, под бока напинали.

Мужик пьяно забранился.

– За что бьете? – спросил Болотников.

– Вор он! В кабаке у нас сапоги стащил. Новехонькие, только что в Красном ряду купили, – ответил один из посадских. – У-у, тать ⁸⁸проклятый! – больно огрел мужика по уху.

В толпе засмеялись. Посадские подтолкнули мужика к Болотникову.

– Уж не тебе ли продал вор обувку?

– Ступайте своей дорогой. Знать его не знаю, – осерчал Иванка и повел широким плечом.

– Ну, мотри, парень! – пригрозили посадские и потащили вора в Съезжую на суд и расправу.

Возле темной, приземистой Тиунской избы² с Афоней столкнулся чернобородый цирюльник с легким деревянным табуретом в руках и ножницами за малиновым кушаком. Мельком глянул на жиденькую бобыльскую бороденку и плюнул себе под ноги.

– Аль не угодил, касатик?

– Срамота одна. И до чего ж измельчал народишко, – недовольно ответил цирюльник и в тот же миг ухватил за полу сермяжного кафтана пышпобородого осанистого мужика в пеньковых лаптях.

– Окажи милость, любезный!

Угодливо подставил табурет, насильно посадил па него мужика, чиркнул ножницами.

– Спешу я, милай. В лавку мне надо топоришко подобрать, а потом в деревеньку. Ни к чему бы, – слабо сопротивлялся мужик.

– Успение пресвятой богородицы на носу, а ты зарос, аки леший. Не гоже эдак, любезный. Мигом красавцем сделаю. Бороду подрежу, власы подравняю, – учтиво суетился возле селянина посадский, а сам воровато поглядывал по сторонам: бродячих цирюльников гоняли с площади земские ярыжки.

Посадский расчесал мужику длинную бороду надвое и отхватил одну половину ножницами на пару вершков ⁸⁹. Но вторую укоротить не успел: перед цирюльником выросла грозная фигура десятского.

– Опя-ать!

Посадский столкнул мужика наземь, подхватил табурет и юрко шмыгнул в толпу. Только его и видели. Селянин поднялся с земли и растерянно схватился за уродливую бороду.

– Энта что жа, православныя. Как же я теперь в деревеньку поеду?

– Москва, милай! – хохоча, ответил долговязый мастеровой. И закричал весело, звонко: – Гвозди, подковы – лошадям обновы!

Глава 7 БОГАТЫРСКАЯ ПЕСНЯ

На небе ни облачка. Жарко. Захотелось пить. Страдники поднялись в верхние торговые ряды. Но доброго кваску там не оказалось.

– Айда в кабак на Варварку. Там завсегда и квасок и медовуха есть, – предложил бобыль.

Болотников согласился. Кабак – просторный рубленый пятистенок в два яруса с малыми решетчатыми оконцами. Срублен в давние времена, еще при великом князе Иване Третьем.

Возле распахнутых сводчатых дверей толпились бражники. Иванка не успел еще переступить и порог, как на него налетела пьяная гулящая девка. Повисла на шее, полезла целоваться.

– Ошалела, дуреха, – оттолкнул девку Болотников.

Девка недовольно тряхнула простоволосой головой

и повернулась к другому питуху кабацкому.

– Слышь, соколик. Дай полушку на чарочку. Выпить охота-а-а.

– Ишь чего захотела, хо-хо! Полушка на дороге не валяется. Ступай, ступай отсель, – замотал косматой головой бражник.

Девка привалилась к посадскому.

– Идем со мной в сени, соколик. А ты мне опосля чарочку…

– Енто можно. Телеса у тя добрые, хе-хе! – посмеиваясь, проговорил питух и потянул девку в темные сени.

Иванка только головой покачал: на селе такого сраму не увидишь.

Вошли в кабак. Здесь полумрак. По темным бревенчатым стенам чадят факелы в железных поставцах.

Шумно, людно. За длинными дощатыми столами, забыв про нужду и горе, бражники пропивали скудные гроши. В правом углу, прямо на земляном полу, привалившись спиной к винной бочке, играл на гуслях седобородый слепой сказитель. Болотников подсел к гусляру, прислушался к его песне.

…Как у ключа у гремучего,
У колодца у студеного Добрый молодец коня поил,
Красна девица воду черпала,
Почерпнула ведры и поставила,
Как поставила, призадумалась,
Л задумавшись, заплакала,
А заплакавши, слово молвила:
«Хорошо тому жить на ссм свете,
У кого как есть и отец и мать,
И отец и мать, и брат и сестра,
Ах, и брат, сестра, что и род – племя.
У меня ль, у красной девицы,
Ни отца нету, ни матери,
Как ни брата, ни родной сестры,
Ни сестры, пи роду-племени,
Ни тово ли мила дружка…»

Пока Афоня Шмоток ходил к целовальнику за квасом, Болотников внимательно слушал сказителя. Песня гусляра тронула. Вновь вспомнилась заимка в густом бору, лесное озеро и Василиса – добрая, грустная и вместе с тем озорная да ласковая.

– Задушевно песню складываешь, дед. Играй еще.

Старец приглушил струны, поднял лицо.

– Немощен стал, молодший. Ослаб голосом. Хворь одолела, – тихо отозвался сказитель.

Болотников принес от целовальника чарку вина, протянул гусляру.

– Выпей, отец. Подкрепись.

– Благодарствую, чадо.

Старец отложил гусли, принял чарку.

– Сыграй, дед, богатырскую, о молодцах добрых, – придвинувшись к бахарю, попросил Иванка.

Сказитель долго молчал, тихо перебирал дрожащими пальцами струны и наконец молвил:

– Слушайте, ребятушки, о временах давно минувших.

Запел гусляр вначале неторопливо и тихо, а затем на

диво Иванке его голос обрел силу и стал таким звучным, что даже кабацкие питухи примолкли.