коллективистским этосом, принесенным эмигрантами из российского революционного вулкана, чрезвычайно важную роль в его формировании сыграла прусская поселенческая сельскохозяйственная модель, успешно осуществленная во второй половине XIX века в восточногерманских землях. Эмиграция значительного количества немецкоязычных крестьян в Соединенные Штаты привела к тому, что их места стали понемногу занимать крестьяне польского происхождения. Это серьезно встревожило правительство Второго рейха, начавшее в ответ финансировать переселение «более немецких» земледельцев в определенные «этнически проблемные» области.
Франц Оппенгеймер, известный немецкий социолог еврейского происхождения, сделал из этой истории правильные выводы. Посетив Палестину в 1910 году, Оппенгеймер пришел в восторг от «новой еврейской расы господ», недавно появившейся в этой стране и уже научившейся обращаться с арабами с достойной восхищения решительностью[551]. Поскольку сионистская организация не располагала неограниченными материальными средствами, находившимися в распоряжении германских властей, он рекомендовал своим сионистским друзьям адаптировать этнокоммунальную модель возвращения к труду на земле, которую он считал общим решением проблем и противоречий, порождаемых ничем не ограниченным развитием капитализма.
В период перед Первой мировой войной сионистское движение находилось в почти полной стагнации, так что национально-кооперативный проект немецкого социолога был воспринят с немалым воодушевлением. Идея создания коллективных поселенческих хозяйств вызвала немалое любопытство, и сионистские учреждения довольно быстро ее адаптировали. Несмотря на первые неудачи, на ее базе стала укрепляться (правда, медленно) новая поселенческая инфраструктура, превратившаяся позднее в знаменитое «киббуцное движение». Киббуц, высшая форма «освобождения земли», был не только реализацией эгалитаристского идеализма, ввезенного из России и ставшего источником ментальной энергии, порождавшей жертвенность и готовность к сверхусилиям, но и функциональным историческим инструментом, решавшим двойную экономическую задачу: 1) создания производительных отраслей, закрытых для конкурирующего труда [низкооплачиваемых арабских рабочих]; 2) коллективной колонизации земли в условиях, когда традиционное семейное [фермерское] поселенчество чрезвычайно затруднительно (из-за наличия относительно плотного, вдобавок нередко враждебного местного населения).
Исходная схема, набросанная Оппенгеймером, неплохо реализовалась. В самом деле, земля, обрабатывавшаяся киббуцами, изначально не была частной — она принадлежала фонду «Керен кайемет ле-Исраэль»[552], действовавшему под эгидой Всемирной сионистской организации, заведомо (согласно уставу фонда) не могла быть продана неевреям и предназначалась исключительно для передачи в аренду «сынам Израиля». Начиная с 1908 года этот исполнительный орган, сосредоточивший в своих руках большую часть приобретенных сионистским движением земель, превратился в «министерство колонизации Палестины», управлявшееся узким Исполнительным комитетом сионистской организации. Во главе «министерства» встал Артур Рупин, талантливый и энергичный человек, внесший больший, нежели любой другой сионистский лидер, вклад в преумножение земельных владений «нации»[553].
Киббуцное движение, всегда бывшее «коллективом избранных», стало после Первой мировой войны (и в особенности после создания в 1920 году Гистадрута — «Всеобщей организации еврейских рабочих в Эрец Исраэль») ударным отрядом молодого поселенческого общества. То обстоятельство, что киббуцы проявили себя как наиболее динамичные «освободители земли», превратило их членов едва ли не в «правящую прослойку», которой они оставались даже через много лет после создания государства Израиль. Исполняемые киббуцами как пограничными военными форпостами исключительные оборонные функции добавили немало важных штрихов к их и без того исключительному образу и укрепили особое положение движения в еврейском обществе. Вплоть до войны 1967 года сливки израильских политической, культурной и военной элит состояли почти сплошь из выходцев из киббуцев, небесталанно защищавших свой статус и достижения. Киббуцы были (увы, почти совершенно) выброшены в мусорный ящик истории лишь после того, как выполнили свою историческую задачу; колониальные мероприятия, имевшие место после 1967 года, опирались уже на совсем иную идеологию и, главное, на прямую финансовую поддержку государства.
Следует помнить как то, что однажды приобретенная евреями земля уже не могла, согласно сионистским правилам, ни при каких обстоятельствах вернуться в нееврейские руки, так и то, что киббуцы, тщательнейшим образом поддерживавшие полное равенство и эгалитарно-общинный образ жизни, не соглашались принимать «туземцев» в свои ряды. Араб, опять-таки, ни при каких обстоятельствах не мог вступить в киббуцный коллектив; мало того, когда, несколько позднее, отдельные свободомыслящие киббуцные девушки решали жить с «палестино-израильскими» партнерами, им чаще всего приходилось покинуть свои киббуцы[554]. Коллективный сионистский социализм стал, таким образом, одним из самых эффективных инструментов сохранения «этнической чистоты» колониального общества, причем не только своей эксклюзивной практикой, но и благодаря статусу «моральной модели», влиявшему на весь еврейским социум.
Борьба за вытеснение арабского труда с сионистского рынка рабочей силы не сводилась исключительно к формированию коммунальных производительных коллективов. Все прочие сионистские поселения, как городского типа, так и сельскохозяйственные, были созданы исключительно для евреев. Параллельно с целенаправленной политикой организационной сегрегации развернулось мощное идеологическое и практическое мероприятие под лозунгом «За еврейский труд!». На всех без исключения работодателей во всех без исключения секторах оказывалось сильнейшее давление с целью заставить их ни при каких обстоятельствах не нанимать работников-арабов. В те самые годы, когда в Германии шумная пропаганда яростно требовала увольнения евреев с занимаемых ими должностей и закрытия еврейских магазинов (Juden raus[555]), в подмандатной Палестине широкая общественная кампания призывала бойкотировать все экономические контакты с местным населением. В обоих случаях пропагандистские мероприятия увенчались фантастическим, сверх ожиданий, успехом: в 30 -е годы в Палестину прибыло множество эмигрантов из Германии, а в самой библейской Святой земле образовались две практически изолированные рыночные экономики — еврейская и арабская[556].
Во главе борьбы за «еврейский труд» стояла, как нетрудно догадаться, Всеобщая организация еврейских рабочих (уже упомянутый выше Гистадрут). Гистадрут изначально предназначался исключительно для евреев; он начал принимать палестино-израильтян только в 1966 году, то есть совершенно в других условиях, через 18 лет после образования независимого Израиля. Следует помнить, что Гистадрут отнюдь не был «всего лишь» профессиональным союзом, скорее уж — формирующимся «государством в миниатюре»: он создал огромный конгломерат принадлежащих ему предприятий, проводил общественные работы, предоставлял медицинские, банковские и другие услуги. В его рамках возник «Рабочий концерн» («Хеврат а-овдим»), служивший политической опорой левых сионистских партий вплоть до 70-х годов XX века[557]. С годами Гистадрут стал настоящим государством в государстве.
Следует помнить, что оба крыла «сионистской левой», как политическое, так и профсоюзное, в отличие от «европейской левой», появились на свет отнюдь не в ходе конфликта между капиталом и трудом; они обязаны своим возникновением проблемам и нуждам колониального завоевания территории в ходе формирования национальной колонии «этнически чистого» типа. Поэтому внутри сионистской общины, да и позднее в Израиле так и не возникло [инклюзивное] социал-демократическое движение, опирающееся на широкие массы трудящихся. Моральные концепции «сионистской левой» во все времена распространялись лишь на одну-единственную, четко очерченную группу населения, поэтому они могли апеллировать к ветхозаветным лозунгам и схемам без малейших колебаний — и без цензуры. По правде говоря, эта «левая» никогда не признавала глубоких универсальных традиций (даже социальных); судя по всему, именно поэтому еврейское израильское общество с такой легкостью рассталось с принципами социального равенства сразу после крушения политической гегемонии сионистской «левой» в начале последней четверти XX века.
Отличительной особенностью сионистской колонизации (от других колониальных проектов) было то фундаментальное обстоятельство, что она осуществлялось национальным движением, не зависевшим (на начальном, догосударственном этапе) от политической и экономической поддержки своей
