котором Шейх Мунис непременно будет упомянут. После завершения проекта мы сможем отреагировать на вашу просьбу»[686]. До сего момента (2012 год), спустя полных девять лет, долгожданный проект все еще не появился на свет, и Тель-авивский университет, равно как и территория, на которой он построен, все еще не имеют письменной истории.
Справедливости ради признаю, что одно-единственное напоминание о нежелательном, вытесненном на задворки прошлом все-таки существует. На южном «фланге» университета стоит превосходно отремонтированное арабское здание, называемое обычно «Зеленый дом». Официально оно считается преподавательским клубом. Однако преподаватели редко обедают или даже просто проводят время в этом клубе — слишком уж здесь дорого. С другой стороны, в этом здании нередко устраивают всевозможные коммерческие мероприятия; кроме того, в местный ресторан постоянно приводят важных иностранных гостей, прибывающих на научные конгрессы или на мероприятия, посвященные сбору пожертвований. Так или иначе, на сайте этого заведения недавно появился следующий текст:
«Это здание — единственная архитектурная единица, оставшаяся от деревни Шейх Мунис. Деревня Шейх Мунис находилась на краю древнего филистимского поселения, существовавшего уже в XII веке до н. э. (Тель-Касила). В первой половине XIX века эта деревня выросла и укрепилась; наряду с простыми каменными домами в ней появились крупные здания, построенные из тесаного камня. В конце Первой мировой войны к краю деревни, находившейся под турецким контролем, приблизились британцы. Второго декабря 1917 года, в ходе неожиданной ночной атаки, они захватили деревню. Переход к британскому мандату привел к бурному развитию всего района — Тель-Авива, Яффо, а также деревни Шейх Мунис. „Зеленый дом“ был виден на большом расстоянии из-за своего цвета и великолепной аркады[687], украшавшей его фасад. На этом этапе два верхних этажа здания были жилыми, а на нижнем этаже находились мастерские и торговые площади.
Начиная с 1924 года ситуация в деревне изменилась, часть земли была продана, и начались переговоры о приобретении новых земель. В марте 1948 года в деревне была создана база „Лехи“, названная „Рамат Яир“. Именно здесь произошел большой сбор солдат „Лехи“, на котором был оглашен приказ о присоединении всех сил этой организации к Армии обороны Израиля. После образования государства (июнь 1948 года) в Шейх Мунисе были размещены военнослужащие ВВС и иностранные добровольцы. Начиная с 1949 года и далее в дома деревни вселялись репатрианты, беженцы, пострадавшие в ходе войны, а также солдаты, возвратившиеся с Войны за независимость и не имевшие жилья. В 1964 году был основан кампус университета в Рамат-Авиве. С развитием университета „Зеленый дом“ был перепрофилирован в преподавательский клуб»[688].
Я, увы, не знаю, кто из историков-исследователей, работающих в университете, вызвался сочинить этот текст. Так или иначе, я привел его здесь почти полностью, ибо он прекрасно отражает израильскую концепцию прошлого: земля, несомненно, была приобретена за деньги, а не взята силой. Арабское поселение, чудесным образом опустевшее, стало убежищем для еврейских жертв. Деревня, куски которой начали распродаваться еще в 20-е годы, в 40-х годах случайно превратилась в базу «Лехи», а затем стала почтенным университетом.
Никто и не вспоминает о том, что произошло с коренными жителями деревни в 1948 году, об осаде, об экономическом удушении, о похищениях и о систематических угрозах. Невзирая на систематические самооправдания, равнодушие к страданиям «туземцев» превратилось в один из отличительных признаков сионистской колонизации. Замалчивание существования «других» стало необходимым условием «справедливости [исторического] пути».
Скрытая от постороннего глаза горькая ирония истории «Зеленого дома» состоит в том, что именно в нем жил Ибрагим Абу-Кхиль, поддерживавший близкие отношения с Хаганой, тот самый «дипломат», оставивший деревню последним из-за слепого доверия к своим еврейским друзьям. В строительство этого красивого, замечательно спланированного здания была вложена масса денег, скорее всего, людьми, твердо верившими, что проживут здесь много лет. Миролюбивая дипломатия Абу-Кхиля соответствовала этому настроению. Он совершил горькую ошибку. Он не знал, что он сам, его родители и дети родились в «Стране Израиля», еще точнее — в «стране, принадлежащей Израилю», так что их пребывание в ней является лишь временным.
«Как легко поддаться соблазну, оказаться осознанно сбитым с толку и присоединиться к огромной массе лжецов — массе, сочетающей тупое невежество, прагматическое безразличие и бесстыдный личный интерес…»[689] Эти слова писателя С. Изхара (в трагическом рассказе «Хирбет Хизе»), напрямую относящиеся к бедственной ситуации беженцев 1948 года, сопровождают меня уже много лет. Мне самому здесь тоже нечем особенно гордиться. Разумеется, я в числе других подписал в 2003 году письмо президенту Тель-авивского университета, однако самое главное — до сегодняшнего дня я не считал первоочередным и совершенно необходимым (прежде всего для себя самого) вспомнить — по- настоящему — историю деревни, на землях которой работаю, — и напомнить о ней. Я был чересчур занят другими вещами, далекими от Аль-Шейх Муниса во времени и в пространстве. Набрасывая план этой книги, я понял, что на сей раз не смогу оставить в стороне столь близкое мне место, раны которого так и не закрылись.
В своих культурных и исследовательских странствиях я научился множеству новых вещей. Самое главное: я понял, что в конечном итоге память об обидах и ущербе, которые мы нанесли, как и признание вины перед нашими жертвами, куда полезнее для примирения между людьми и поддержания основанного на подлинных ценностях образа жизни, нежели беспрестанные воспоминания о том, что мы сами — потомки чужих жертв, жертв прошлого. Щедрая и мужественная память — даже если она не совсем чужда лицемерию — по-прежнему является условием существования любой просвещенной цивилизации. Кроме того, неужели мы все еще не осознали, что жертва никогда не простит своего палача, если тот не осознаёт и не признаёт своих преступлений и отказывается возместить — хотя бы отчасти — нанесенный им ущерб?
В конце 2003 года я наблюдал за разрушением большого и очень необычного дома Махмуда Байдаса, много лет простоявшего на склоне известнякового холма, прямо напротив «Музея Эрец Исраэль». Я стоял совсем рядом с внучкой Махмуда, Мадждолин Субахи Байдас, приехавшей из Лода. Когда бульдозеры смели в сторону последние остатки рухнувших стен, освободив место для нового дорогого тель-авивского квартала, она пошатнулась от горя и зарыдала. Мне трудно представить, что именно она чувствовала в эту минуту, — ведь сам я никогда не переживал ничего подобного. Быть может, мой отец, уже покойный в ту пору, смог бы понять ее лучше. В 1945 году он вернулся в польский город Лодзь и стоял рядом с разрушенным домом своей матери. Он рассказывал мне через много лет, возвратившись из поездки в Польшу (включавшую посещение родного города), что неподалеку от квартала, в котором жила его семья, квартала, полностью стертого с лица земли, установлена мемориальная доска, напоминающая о том, что здесь некогда проживала большая еврейская община. Эта доска не слишком смягчила его тоску по прошлому, выкорчеванному в одно мгновение.
Я работаю в Тель-авивском университете уже 27 лет, и он мне очень дорог. Мне нравится преподавать в нем; отчасти благодаря ему я смог написать эту книгу. Понятно, что я не считаю правильным и отнюдь не рекомендую стереть университет с лица земли, с тем чтобы восстановить на его месте деревню и посадить фруктовые сады. Более того, я не верю, что потомки палестинских беженцев смогут когда-нибудь коллективно вернуться туда, где жили их родители и родители родителей. Однако в той же степени, в какой государство Израиль обязано признать — и осознать — катастрофу, происшедшую с «другими» людьми в силу самого его образования, и заплатить за нее цену, состоящую в долгожданном завершении мирного процесса, [в той же степени] мой университет обязан установить у своих ворот мемориальную доску в память об изгнанниках Аль-Шейх Муниса, мирной деревни, исчезнувшей, как если бы она провалилась под землю.
Следовало бы заодно построить в «городке памяти», где-нибудь между музеями, увековечивающими «долгую историю Эрец Исраэль», а заодно и «прошлое и настоящее вечного еврейского народа», здание, свидетельствующее о судьбе беженцев с территории старого округа Яафа.
Кандидатом, идеально подходящим для исполнения этой трудной функции, является «Зеленый дом».
